HOMO CARCERE. Человек в тюрьме
Шрифт:
Когда в хату приносят письма, наступают минуты тишины. Это наша незримая связь с миром, волей, свободой. Это такие желанные и долгожданные строчки родных и близких. Каждое письмо мы перечитываем по десять раз. На глазах у многих – слёзы. Таких слёз не стыдятся.
Я читаю письмо, пришедшее от моего милого ребёнка, Павлы, и стараюсь представить её образ. Её облик, её мысли. Её настроение. Как она, перебирая пальчиками, набирает текст на клавиатуре. О чём думает. О чём мечтает. В груди разгорается тёплый огонь. На несколько минут я словно покинул эти стены, просочился за периметр и встал у моей девочки за спиной, глядя, как она пишет мне послание.
«… На занятии по контексту
Отвечай сюда всё.
Очень-очень сильно тебя люблю и целую…» (март, 2021)
Я в предвкушении крошечного тюремного счастья – мало того, что я несколько раз буду перечитывать эти строки, так потом ещё обдумывать и писать ответ. А это почти полдня! Наискось зачёркнутого времени, которое иногда и вовсе останавливается в заключении. Полдня – ощутимая победа над монстром. И всё благодаря моему любимому цветочку.
Каждому заключённому нужен человек на воле, с которым у него сложится совершенно особенная, ментальная связь. Это тот островок в море безысходности, на котором тебе всегда рады. Который даёт силы и не позволяет раствориться в небытие, сложить оружие. У всех по-разному, для кого-то такой человек мама, для кого-то любимая, для меня – Павла. Как ни банально, но в разлуке искренние, настоящие чувства обостряются настолько, что тебе кажется будто энергия любви вот-вот прорвётся через утончившуюся кожу, чтобы заполнить всё пространство. Павла – моя путеводная звезда. Она – мой крест. Ради неё я готов бороться до конца.
Большая часть стихов, написанных мною в заключении, посвящена, так или иначе, ей, моему Ангелу.
Хмурые тучи уныло витают,
Чёрные мысли едят изнутри.
Силы меня всё быстрей оставляют
Выжжен мой разум и в сердце – штыри.
Дни в одиночестве, дни за решеткой
Уничтожают меня на корню.
Сяду и плачу – так долго и горько.
Больше я так, ну совсем, не могу…
Солнце мое! – я беру это фото
И бесконечно на дочку смотрю.
Ангел следит мой и дённо и нощно,
Чтобы отец все же выжил в аду.
Я хочу дать ей понять, насколько она мне дорога в каждом своём ответе на её письма, но слова выходят корявые и казённые, слишком велико моё психологическое напряжение. Но она поймёт. Она умница. Она потерпит. А потом я скажу ей то, чего не смог выразить в корявых строчках. Потом. Когда выйду. С каждым новым полученным письмом я всё глубже убеждаю себя в этом. Я должен выйти. Чтобы помочь ей быть человеком.
Глава 3
Carcere Homo
Природа не предполагает для себя никаких целей…
Все конечные причины составляют только человеческие вымыслы
Бенедикт Спиноза, «Этика»
Изолятор – это изоляция. Изоляция от, но и изоляция в. Возможно, человек, гипотетически рождённый внутри нашей пенитенциарной системы и воспитывающийся в глухой изоляции от внешнего мира имел бы шанс приспособиться и существовать,
С человеком «не тюремным», то есть разумным вообще одни проблемы с точки зрения новейшей инквизиции. Вечно они привносят хаос в стройную структуру исправительного механизма. Критически увеличивают энтропию, изо всех сил сопротивляясь упорядочиванию. А ведь такие поползновения чреваты. А значит, стоит их давить на корню. Сама мысль о том, что мир может измениться, а. охранники – поменяться местами с заключёнными, думаю, пугает до жуткой оторопи даже самого отъявленного вертухая. Поэтому – не сметь! Не пущать! Унижать! Пытать! Перевоспитывать! Но только не давать ни единого шанса на возмездие.
Мышление самого заштатного тюремщика почти не отличается от мышления первых важных голов, расплодившим чёрную гидру карающего правосудия и узаконившим кодекс пренебрежения человеческими жизнями. Всё идёт от головы, от этих наделённых властью оборотней-мудрецов, провозгласивших себя элитой. Не удивлюсь, если в подвалах зданий, где они заседают в роскошных кабинетах, уже стоят в слоящемся туманом дыму жидкого азота ряды автоклавов, в которых вызревает то самое поколение вожделенных власти кадавров – carcere homo.
Мы же, обыкновенные люди, в отличие от них, попадая в застенок, испытываем отторжение, вложенное в нас природой. Разум сопротивляется, отвергая навязанную модель и, что уж говорить, справляется не всегда. Если даже я, получив относительно небольшой срок, очутившись на нарах, несколько дней не мог прийти в себя. Что говорить о тех, кто получает десятку, а то и выше. Причём, часто абсолютно незаслуженно. В сознании таких людей могут происходить фатальные изменения. Мышление заводит в тупик, из которого нет выхода. Десять, двадцать, двадцать пять лет срока кажутся совершенно бесконечной субстанцией, которую невозможно представить. Как невозможно представить конечность космоса. Смысл, слабо брезжущий где-то в глубине сознания после оглашения приговора окончательно тускнеет, превращаясь в мёртвый сморщенный лучный камень. Возьми и зашвырни меня за линию горизонта – словно навязчиво предлагает он. И многие – швыряют.
Самоубийство. Отличный выход в данных обстоятельствах, не правда ли?
В тюрьме большинство суицидов приходится на первые дни заточения. При осмотре у новоиспечённого Зе-Ка, чтобы не было соблазна, забирают все верёвочки, шнурки, режущие и колющие предметы. Но не всех это останавливает.
Можно заточить алюминиевую ложку и полоснуть вдоль вен. Можно порвать простыню на длинные тонкие лоскуты, свить верёвку и вздёрнуться в дальняке.
За две недели, пока я находился в Капотне, произошло два случая суицида. Один парень удавился без шансов, заметили его уже окончательно холодного. Второй вскрылся. В соседней камере. Ночью ребята, обнаружившие истекающего кровью сокамерника, долго цинковали, перемежая стук истошными криками, пока продольные не соизволили засуетиться.