Homo Divisus
Шрифт:
Он перечитал последние фразы и обратил внимание на почерк. Буквы старых записей были резче, угловатее, сейчас же они стали более округлыми и выписанными, без той хаотической разбросанности, так присущей ему. В конце концов, не это главное. Ведь мыслит он, как прежде, остается самим собой, Джулиусом Тертоном. И это важнее всего. В конечном итоге такого рода гибридизация это не руки, сложенные для молитвы, которые потом приступают каждая к своим обязанностям, а сложение мозгов навсегда, по крайней мере в категориях их собственного времени.
Такая интерпретация его устраивала, и он тут же перестал думать об этом. Сработал принцип - отбрасывать проблемы, устоявшиеся и не поддающиеся никакому воздействию с его стороны.
"Остаюсь самим собой...
– мысленно повторил он.
– Но где доказательства, что я остался самим собой?" Заверения Тельпа в момент краткого пробуждения сразу после операции, когда тот - Корн - находился на связи с Опекуном в своем нереальном мире? Либо то, что он сам управлял стратором, когда летел сюда, в институт? Ведь Корн никогда не водил стратора, и Опекун опасался, как бы с ним, этим ценнейшим гибридом, чего-нибудь не приключилось. И все-таки, когда стратор уже приближался к месту, он, Джулиус Тертон, исчез, заглох, как выключенный двигатель, мгновенно, без предупреждения, а Корн, вероятно, начал быть. А что происходило потом, между посадкой и его пробуждением здесь? "Корн украл у меня эти дни", - подумал Тертон. И впервые почувствовал неприязнь к тому человеку, Стефу Корну, жизнь которого знал, изучил во время своего второго пробуждения. До сих пор он не испытывал этого чувства к тому полумальчишке, для которого жизнь остановилась в те самые годы, когда Тертон еще только родился.
Он нажал кнопку вызова, и на экране появился Норт.
– Я кончил, - сказал Тертон.
– Прекрасно. Как прошло?
– Как всегда.
– Что значит, как всегда? Ведь ты, ты же впервые...
Тертон понял, что ответил неудачно.
– Надеюсь, ты не думаешь, что я не работал на имитаторах, - сказал он после короткой паузы.
– Ты говорил другое. Корн.
"Что этот Корн сказал или не сказал еще?" - подумал Тертон.
– Говорить можно всякое.
– Понимаю. Но зачем?
– Чтобы тебе было о чем думать в свободное от работы время, Норт.
– Я гляжу, ты уже вошел в роль великого манипулянта, Корн.
– Я никогда из нее не выходил. Запомни это и дай наружный сигнал об окончании эксперимента.
– Да, конечно, - сказал Норт и выключил экран.
Спустя минуту Тертон прошел через стенку пузыря и остановился рядом с Нортом.
– Ты несколько раздражен, Стеф, - заметил Норт.
– Я понимаю, это утомительно.
– Как любая работа, если делать ее как следует, - Тертон хотел спросить еще, как у Норта обстоят дела. Ему известно было, что тот пытается дополнить Эйнштейна, как он сам это назвал, и пока безуспешно, но отказался от вопроса - ведь Корн мог еще не знать об этом.
– Помнишь, где выход?
– спросил Норт.
– Найду. Можешь не провожать. До встречи.
Он прошел к лифту, поднялся наверх и уже через минуту входил в свою комнату. "Здесь по крайней мере Корн ничего не изменил, - подумал он.
– Может, попросту не успел". Потом заметил шлем, которого раньше не разрешал у себя устанавливать, и почувствовал раздражение, но подумал, что эта вещь необходима Корну, и такая плата за "гостеприимство", как он это мысленно окрестил, пожалуй, была не слишком высока.
Судя по положению солнечных зайчиков на полу, уже перевалило за полдень. Тертон подошел к апровизатору, заказал привычный набор блюд и спустя немного времени вынул из контейнера подогретый обед. Поел, но сытости не почувствовал. "У юности другие требования, - подумал он, - но все равно больше не получишь". В тот же момент он понял, что думает так о желудке, который, однако же, был и его собственным - другого не было. "Придется и к тебе приспосабливаться", - добавил он, но все-таки больше есть не стал. После обеда раскинулся в кресле, подложив под голову любимую подушку с драконами, и потребовал соединить его с Тельпом, сообщив знар, который прекрасно помнил.
Экран погас, а когда засветился снова, на нем появилась лаборатория Тельпа, - приборы, аппаратура, мониторы и, наконец, сам хозяин.
– Здравствуй, Тельп!
– приветствовал его Тертон.
– О, Корн. Здравствуй! Рад тебя видеть.
– Ты один, Тельп?
– Да, а что?
– Это я. Настоящий я.
– Ах, так, - Тельп был серьезен.
– Все идет нормально?
– Нет. Потому и звоню.
– В чем дело?
– Это не видеофонный разговор, - сказал Тертон.
– Я хочу, чтобы ты приехал.
– Когда?
– Хотя бы сегодня.
– Исключено. У меня инициированы препараты.
– Тогда завтра.
– Я предпочел бы...
– Ты же знаешь, что я не могу прилететь к тебе. А для дискуссии с Опекуном я потом всегда выберу время.
– Но, видишь ли...
– Дружище. Мы знакомы слишком давно. Я знаю тебя с рождения, да и ты знаешь меня достаточно, чтобы приехать, если я прошу. В конце концов, система, в которой я оказался, продукт твоего, а не моего воображения.
– В своих работах я рассматривал это только в теоретическом плане. Ты же знаешь.
– Неважно. На пару с Опекуном ты реализовал свои идеи на практике, и теперь я нуждаюсь в тебе. Ты - врач.
– Иногда начинаю сомневаться.
– Придержи свои сомнения при себе, пока не доведешь все до нужного состояния. То, что мы имеем в данный момент, твой несомненный успех, но отнюдь не окончательный.
– Понимаю. Пожалуй, действительно придется завтра прилететь.
– Значит, договорились. Кланяйся матери. Спрашивала обо мне?
– Да. Я сказал, что ты уже вернулся.
– Но без подробностей?
– Конечно, как ты и хотел.
– Значит, до завтра, Кев. Предупреди меня, я встречу.
– Не надо. Он бы так не поступил.
– Пожалуй, ты прав. Значит, как всегда, в беседке.
– Хорошо. До завтра.
Полностью Тертон стал собою к вечеру. Он лежал неподвижно, наблюдая, как лучи резкого предвечернего солнца проникают сквозь жалюзи, рисуют светлые полосы на обивке кресла и медленно ползут по полу. Остальная часть комнаты была погружена в полумрак, только в углу светился пустой серый экран, отключенный от внешнего мира.