Хорги
Шрифт:
– Да, – рассеянно произнесла Александра. – А как вы… дали сигнал к посадке? Телепатия, что ли?
Валерий Петрович крепко спал и не мог ей ответить.
Итак, мы шли. И все было нормально, когда я вдруг остановился.
Это дерево… Осина, сказал бы я, хотя никогда не видел таких осин!
Она была в два обхвата, и дубы-то такие нечасто встретишь! Гладкая сероватая кора растрескалась, собравшись жесткими складками, и в них виднелась кроваво-красная древесина. Ветви, чудилось, кто-то нарочно
На них висели листья. Именно висели, будто огромные и причудливые лоскуты материи. Каждый был раз в десять больше обычного осинового листа, но, кроме того, все прожилки на них набухли и казались наполненными кровью: там пульсировала красная жидкость.
Тут же, рядом со зрелыми листьями, торчали красно-зеленые почки, висели толстые пушистые сережки. Словом, дерево словно бы жило во всех временах года разом, потому что некоторые листья по-осеннему ссохлись, а ветви кое-где имели зимний голый вид.
Корни его выпучились из земли. Там зияли темные провалы… Неодолимо тянуло наклониться, заглянуть туда…
Что за дерево? Монстр!
Я окликнул своих спутников. Они сперва тоже остолбенели, а потом Мурашов кинулся осматривать эту немыслимую осину, он был биологом; а Козерадский сделал то, что и следовало сделать: раскрыл карту.
Это была хорошая, подробная карта, копия той, что висела в бункере. На ней обозначалась зона «сетки».
Мы прикинули… Выходило, что осиновый монстр находится в эпицентре зоны.
Помню, Козерадский и Мурашов сразу заспорили, игра это природы или же побочный эффект, которого, по идее, быть не должно. Никак не должно! Исключено!.. Ведь то, что мы видели сейчас, напоминало результат действия на дерево повышенной радиации: ну хотя бы свыше четырех-семи миллирентген в час. Дело в том, что в нормальных условиях растительная клетка «знает», сколько ей «можно» совершить делений, повышенная же радиация снимает «ограничитель» с этого процесса. Появляются и другие изменения: пробуждение «спящих» почек, гипертрофия и ветвление пыльцевой трубки, плакучие побеги… «Сетка» же не радиоактивна. Вот Мурашов с Козерадским и спорили: если это радиация, то откуда она взялась? А если не радиация, откуда взялось все это?
Я стоял молча. Я не участвовал в их споре не потому, что не знал, исключался или не исключался побочный эффект от «сетки», тем более – в мире растительном, а не животном.
Я молчал именно потому, что знал: да, все дело в «сетке».
Я узнал это, прильнув ладонью к коре той несчастной осины.
В первый миг прикосновения почудилось, будто меня ударило током… я еле сдержал стон! Причем, что странно, ощущение этого удара пришло не через ладонь, а через сердце, словно некая молния избрала путь сквозь меня.
Я стоял. Я чувствовал себя не то пьяным, не то мертвым.
Что-то мгновенно изменилось вокруг!
Сначала это были звуки, запахи… И не только таежные.
Я ощутил, услышал будто бы все на свете, в том числе и оглушительный голос города. Все звоны его, грохот, гам, крик, вонь… И тут же таежная тишина снова сомкнулась вокруг. Нахлынула – и впиталась, вжилась в меня!
Сперва она казалась спасением, а потом, через миг, стала карой, ибо говорила…
И пока Козерадский с Мурашовым спорили, я слушал тайгу, и узнавал все о себе, и пытался понять.
Казалось, что и солнце, и луна, и звезды – все разом глядит на меня, и слышу я голос всех трав, и деревьев, и дыхание вод, и угрозы гор, а за спиной моей, лицом к лицу со всем миром, стоят мои сородичи. Кровные мои! Так, как это было в первый день нашего сотворенья.
А тигр и правда сам в ловушку попался! Это Саша точно сказал. Кому принадлежала та ловушка – неизвестно, а достался зверь Михаилу Невре.
За три дня до приезда Александры и Валерия Петровича в Богородское Михаил отправился проверить капканы, которые насторожил на колонка и лисицу. И на берегу засыпанной снегом старицы вдруг увидел цепь тигриных свежих следов.
Ну, след – это еще не зверь, но все же Михаил пошел осторожнее. Досадовал: тигр, если оголодал, и вынуть добычу из ловушки может или вообще распугает мелкое зверье… И точно: в том самом месте, где был поставлен капкан, неожиданно зашевелилось что-то темно-рыжее, раздался рев – пока не столько угрожающий, сколько предостерегающий.
Тигр!
Михаилу не раз приходилось видаться с тигром – и с глазу на глаз, и в компании охотников, – но все равно: мгновенно прошибла испарина. Отскочив за ближнюю березу, сдвинул шапку на затылок, снял с предохранителя карабин.
Он стоял неподвижно, да и тигр не шевелился.
– Эй, амба-старик! – громким шепотом окликнул Михаил, подражая своему знакомому тонгасу, Филиппу Актанке. – Уходи подобру-поздорову! Ты мне не нужен – но и меня с моей добычей оставь! Уходи, слышишь?
Он старался быть почтительным. Тонгасы-охотники учили: «Мы, люди, приходим в тайгу – дом зверя. И должны вести себя как гости!»
Тигр не двигался. Желтые глаза его сверкали какой-то сдержанной, словно бы утомленной яростью. Наконец он отвел взор от человека и покосился влево.
Михаил повернул голову и увидел широкий волок, тянущийся вдоль русла старицы.
Вот те раз! Тигр-то в ловушке! Волочился же за ним обрубок дерева, который ловцы мягким тросиком привязывают к капкану, чтобы зверь, попавшись, мог передвигаться – да не мог уйти.
То и дело оглядываясь, Михаил выбрался из зарослей и ринулся в село. Там как раз отдыхала бригада тигроловов Крюковых, и уж они-то знали, как быть в этих случаях.
И впрямь – без лишних хлопот Крюковы опутали обезножевшего зверя сетью – он и не шибко сопротивлялся: не то растерян был, не то слишком измучен, – и приволокли в село. Однако вскоре выяснилось, что с этим нечаянным, «легким» тигром все надо начинать снова-здорово: едет телевидение.