Хорошая война
Шрифт:
— Начинается, — парировал Бурмайер, — сейчас он на меня всю свою шайку натравит, лишь бы я до четвертого дня не дожил. Как старый барон фон Нидер-что-то-там, да?
— Я запрещаю всем вызывать Грегуара Бурмайера и Бертрана фон Бранденбурга! — сурово сказал Джанфранко.
— Тогда я принимаю ваш вызов! — со стороны 'раубриттеров' поднялся молодой рыцарь и ткнул пальцем в того, кто только что пытался вызвать Бурмайера.
Поднялся шум. 'Куртуазные' и 'раубриттеры' наперебой вызывали друг друга пешими и конными во все дни турнира. Джанфранко задумчиво улыбался, как будто так и было запланировано.
Когда рыцари более-менее успокоились, гостеприимный хозяин продолжил сеять зубы дракона.
— Получается, что горячие немецкие парни все передерутся друг с другом, не скрестив мечей с другими гостями. А кто-то ради этого турнира пересек тридевять земель. Есть у нас кто-нибудь с далекого севера, из Богом забытых мест, где небо серое, вместо земли грязь, а вода тоже настолько не любит людей, что замерзает на зиму?
— Энтони МакКинли, шотландский рыцарь на службе французского короля! — поднялся один из гостей.
— Правда ли, что у вас там женщины холодны как рыбы, отчего мужчины ищут любой повод, чтобы перебраться в теплые края?
Блюдо с танцующей форелью переехало с карусели на стол к шотландцу.
— Отчасти, мессир, — вежливо ответил МакКинли.
— Неужели только отчасти? Кто же, по-вашему, прекраснейшая дама во всем белом свете?
И так далее. Джанфранко не пощадил никого, спровоцировал несколько десятков конфликтов, при этом удержался на грани приличия и даже чуть-чуть шагнул за грань, ведь хозяину и пожилому человеку простительно несколько больше, чем юному приключенцу. Подданных короля Франциска поссорил с венецианцами и неаполитанцами, французов из Милана — с ломбардцами, подданных императора Максимилиана — с венецианцами и бургундцами. Использовал двух юных рыцарей, малоопытных в дипломатии, для создания нескольких нематериальных яблок раздора для дам, которые тут же устроили новую волну перекрестных вызовов.
Каждая следующая провокация с наибольшим энтузиазмом встречалась героями предыдущей. Накал эмоций и невозможность сразу схватиться за мечи приводили к обильным возлияниям крепких вин, а вино требовало веселья.
Утка была пожалована даме с инициалами N.T. Гусем был вознагражден некий француз за важность. Каплун отправился на стол к Витторио Сантальберти, который запутался в беседе о женской красоте. Сантальберти настолько разозлился, что бросил вызовы первым же двум соседям, на лицах которых заметил улыбки. Последнее блюдо с рыбиной и поросенком получил герцог Урбино, Лоренцо Медичи, с напутствием 'А Вы, дорогой друг, порадуйте нас чем-нибудь без подсказок, а то молчите, как сами знаете кто'.
Бык не имел опыта рыцарских пиров и все время, пока ему пришлось стоять между столами под перекрестным огнем вызовов, ожидал, что рыцари перейдут от слов к делу и схватятся за мечи.
Наконец, добрались до третьей перемены. Обер-церемонимейстер унял дрожь в руках и скомандовал выносить кубки и блюда, наполненные кондитерскими изделиями и специями, сладкое десертное вино и горячие вафли.
Фальконе, благодарение Богу, молчал. Гости дулись друг на друга. Рыцари выпали из предполагаемой светской беседы, погрузившись в планирование поединков. Дамы мысленно ругали мужей, детей и любовников.
Через положенное время, когда десерта значительно убыло, епископ прочитал молитву. Джанфранко встал, чтобы произнести тост, символизировавший окончание пира. Рыцари напряглись, но хозяин не стал перегибать палку и ограничился несколькими нейтральными фразами.
14. Пламенная вечерня
По окончании банкета, как того требовал этикет, вся почтенная публика отправилась на вечерню через восточные ворота замка и территорию монастыря кратчайшим путем в собор святого Павла. К сеньорам присоединились оруженосцы. Конюхи неспешно отправились седлать коней.
— Лотти, объясни мне, что сейчас было? — спросил Макс, едва спустившись во двор.
— Ты сам как думаешь?
— Думаю, что Фальконе сошел с ума. Он поступил очень невежливо и напрочь погубил свою репутацию. Как будто ему жить надоело.
— Правильно, милый, — ответила Шарлотта, — ты, конечно, не обратил внимание, что Фальконе подавился белым вином, а, когда он откашлялся, полотенце стало красным.
— Кровь?
— Кровь. У него десны кровоточат. И руки дрожат. Ты заметил, сколько раз он выходил из-за стола?
— Да. Чаще, чем другие. Большинство гостей спокойно досидело весь пир, не такой уж он и длинный.
— Вместе с потерей интереса к жизни и раздражительностью это симптомы хронического отравления ртутью.
— Какая ты у меня умная! Хронического? Тогда он не может винить в этом гостей. Мы ведь только что приехали. Это кто-то из своих его травит.
— Думаю, что он и не винит. Ему на нас наплевать, как и на всю остальную грешную землю. Он хочет побольше зрелищ в оставшиеся несколько дней.
— Если он будет так себя вести, он не доживет эти несколько дней.
— Думаю, его и это не очень волнует. Днем раньше, днем позже… — пожала плечами Шарлотта.
— Ты слышала, как Бурмайер оговорился про 'барона Нидер…'? — Макс перевел разговор на более важную тему.
— Слышала. Не вздумай вызвать Бе-Бе на этом основании.
— Это понятно, его уже вызвал Бурмайер.
— Не поэтому. Молодым и сильным вообще не к лицу вызывать пожилых и уважаемых, тем более, из-за неподтвержденных сплетен. Разве Бурмайер раскрыл тебе обстоятельства смерти отца таким образом, что ты можешь предъявить Бе-Бе обвинение, справедливость которого можно бы было проверить?
— Я могу у него спросить.
— Милый, ты слишком хорошего мнения о людях.
— Я могу спросить и по-плохому, — нахмурился Макс.
— Разве ты ему друг? Он наплетет с три короба, чтобы стравить тебя с Бе-Бе ради своей выгоды.
— И что делать? Нельзя же сделать вид, что ничего не было?
— Оставь это мне. Я найду, кому поговорить с Бурмайером.
В соборе места подписаны не были, поэтому гости распределились, как придется, только для семейства Фальконе-Сфорца была оставлена именная скамья. Вечерню отслужил лично епископ, накинув облачение поверх светской одежды (и пояса с мечом). В дополнение к обычной службе он прочитал проповедь о любви к ближнему, которую завершил известной цитатой из Евангелия.