Хорошая война
Шрифт:
Офицер в полудоспехе тяжко вздохнул, поднял длинноствольный пистолет и выстрелил в Толстого. Пуля попала в грудь, монах отлетел на шаг, едва не сбив с ног Тонкого, и плюхнулся на задницу. Солдаты с двух сторон начали осторожно приближаться к монахам.
Толстый встал (офицер удивленно приподнял бровь), взялся обоими руками за ворот сутаны и разорвал ее сверху донизу. Кто-то удивленно присвистнул — под сутаной оказалась рыцарская кираса с несколькими вмятинами от пуль, надетая поверх латного воротника, а под широкими рукавами скрывались латные руки. Освободившись от сутаны, липовый монах дернул за какую-то веревочку и его крест, освободившись от окровавленных тряпок, превратился в хороший двуручный меч с длинной рукоятью. Экс-монах с улыбкой отсалютовал офицеру мечом и двинулся ему навстречу. Тонкий с алебардой прикрывал напарнику спину.
Толстый оказался превосходным бойцом. Он использовал двуручный меч больше, чем на сто процентов: рубил и колол лезвием, бил навершием, ломая челюсти и ключицы, парировал удары перекрестьем, мастерски выполнял зацепы и обезоруживание. Офицер продержался секунд пять, солдаты отлетали один за другим, как мешки с мукой.
Тонкий атаковал простыми колющими ударами. Лицо-ноги-пах, прицельно по открытым болевым точкам. Выпад — удар — ранен, выпад — удар — убит.
В первой схватке охрана замка потеряла шесть человек. Тонкий и Толстый не получили ни царапины. Потом к охранникам пришло подкрепление, но монахи успели пробиться к воротам. Здесь бы им и умереть на трупах врагов и с оружием в руках, обессмертив свое имя в городских легендах, но судьба решила иначе.
'Судья' продолжал бубнить необходимый сопроводительный текст к приговору, когда за воротами внутреннего двора послышались звуки боя. Макс улыбнулся, оценивая силы противника.
Швейцарцы едва успели пригубить вино. 'In nomine Domini!' услышали все. Этот голос любой из них узнал бы из тысячи, это был один из очень немногих голосов, узнавать которые очень полезно для жизни и здоровья. Все посмотрели на Франца.
— Патер и Бык несут нам деньги, — сказал Франц, выходя на середину, — мы теперь снова работаем на Его Светлость.
— Не гони! — ответил кто-то из угла.
— Он, наверное, уже покойник, — сказал кто-то еще.
— Я сказал, мы работаем на Его Светлость! — сказал Франц громче и злее.
— А деньги? — не унимались скептики.
— Деньги у Патера. Спуститесь и возьмите.
Снизу раздался могучий бас Быка, перемежаемый ударами стали о сталь.
— Трусы! Предатели! Земляков бросили на погибель! Все отцам расскажу!
Швейцарцы замешкались. При слове 'трусы' Франц понял, что надо делать. Он выхватил баселард, подскочил к одному из сомневавшихся и без особого сожаления ударил его в живот. Этот крупный и наглый парень всегда ставил под сомнение приказы Франца.
— Еще трусы есть? Кто здесь, черт побери, главный? Быстро все к Патеру и в нижний двор, бегом! — скомандовал Франц.
Солдаты могли бы легко справиться с ним, но он был прав, а они неправы. С едва заметной задержкой они бросились выполнять приказ.
Шарль-Луи по безмятежному поведению Максимилиана сразу заподозрил какой-то подвох. Именно поэтому половина его солдат была отправлена за пределы двора на случай нападения еще какого-нибудь отряда или предательства швейцарцев. Произошло и первое, и второе. Численное преимущество у защитников замка по ту сторону ворот нижнего двора было с самого начала минимальным, единого командования у бранденбургских и французских гвардейцев не было, а боевой дух на стороне Патера был выше. Швейцарцы с умеренными потерями смяли защитников и ворвались в ворота.
В нижнем дворе оставшиеся в строю тридцать швейцарцев против сорока французов и немцев во главе с рыцарем продержались бы очень недолго, если бы не Его Светлость. Макс не увлекаясь слушанием пародии на правосудие, перекручивал цепь. Разрывание цепей всегда было популярным развлечением силачей, вот и сейчас Макс в очередной раз это продемонстрировал. Порвал цепь, одним прыжком сократил расстояние до палача, ударом кулака в лоб сбил его с ног и схватил широкий 'меч правосудия'. В следующее мгновение Макс спрыгнул с эшафота прямо в толпу французских гвардейцев.
Тяжелый и острый меч палача легко перерубал почти все, что попадалось под руку: головы по вертикали и по горизонтали, бедра и голени, руки даже по две сразу вместе с древком алебарды. Но увы, технология того времени не позволяла сделать меч одновременно таким острым и при этом прочным. Второе столкновение лезвие-в-лезвие с чьим-то простым клинком, тупым и зазубренным, оставило в руках Максимилиана жалкий обломок эффективного оружия. Франц бросил Максу свой пехотный двуручник, а сам прыгнул в ноги набегавшим врагам.
Шарль-Луи Де Круа с оруженосцами продержался дольше всей своей армии и пытался прорубиться к выходу. Макс скомандовал своим отойти и лично сразился с рыцарем. У француза были бы неплохие шансы на турнире, на равном оружии и в доспехах, но у него был одноручный колющий меч против пятифутового двуручного, а одеты оба рыцаря были в 'доспехи на всякий случай', то есть, в кирасы поверх повседневного костюма.
Макс без труда смахнул более легкий меч врага, верхним круговым ударом заставил того отступить к стене и поразил колющим ударом в низ живота под кирасу с дистанции дальше, чем доставал меч француза. После чего попытался отрубить голову, но, поскольку Франц недостаточно хорошо наточил свой меч, всего лишь перерубил половину шеи и сломал позвоночник.
Патер читал гневную нотацию швейцарцам, Бык отправил к воротам двух караульных и уже успел куда-то отойти, а швейцарцы добили раненых, обыскали тела убитых и пробежались по замку, не исключая и помещений верхнего двора. Из людей Шарля-Луи были убиты все, немногочисленная прислуга наверху встретила солдат криками и возмущениями, которые не возымели действия в плане защиты имущества и девичьей чести. Ротемауль попался совершенно случайно, не рассчитав, сколько времени надо было просидеть в кладовке, пока все уйдут. Выглянул, был замечен, опознан и препровожден во двор.
— Кто это? — поинтересовался Макс.
— Ротемауль, вербовщик, — ответил Франц, — это он убедил большинство наших перейти на службу к этому французу.
— Что посоветуете с ним сделать, святой отец? — спросил Макс Патера.
Патер потер ушибленное плечо, поморщился, многозначительно поднял к небу указательный палец и процитировал Евангелие.
— Kто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской.