Хорошие девочки плачут молча
Шрифт:
Например, вот этот: «Когда что-то кончается в жизни, будь то плохое или хорошее, остаётся пустота. Но пустота, оставшаяся после плохого, заполняется сама собой. Пустоту же после хорошего можно заполнить, только отыскав что-то лучшее...»
И я не могла отыскать ничего хорошего, как не старалась, всё было не то. Возможно, мне будет легче после выписки. Когда приедет Михаил, я окунусь в любовь, дарующую силы, и плевать на весь мир! Если он приедет ко мне…
Так думала я и считала дни, зачёркивая их в карманном календаре, обязательным было перечеркнуть число крестом, как бы говоря: это день умер, он был пустым, он был напрасным.
И я стала на шаг ближе к моменту нашей встречи. И дальше от ужасающей чёрной пустоты, которая норовила поселиться внутри и пожрать всю радость.
Я жила мыслями, что когда-то смогу смотреть на нынешнюю потерю, как на печальную неизбежность. Веху в становлении нового, более светлого и лучшего, как на поворот, пусть и мучительный, но к счастью.
Безоговорочному счастью.
И вот когда я уже почти смирилась, почти приняла свою боль и поверила в случайную ошибку, меня вызвали в кабинет врача.
Это была заведующая отделением, немолодая, но бодрая и вечно улыбающаяся женщина. Её улыбка как бы обнимала и говорила: «У тебя всё ещё впереди».
Я сидела, сжав колени и смотрела на её письменный стол. Там был идеальный порядок, которого никогда не бывает в жизни. И маятник, качающийся из стороны в сторону.
— Маргарита Владимировна, мне надо вам кое-что сказать.
Хорошее начало, не сулящее ничего доброго.
— Конечно, это неокончательное заключение, но, судя по проведённому обследованию, у вас очень тонкий эндометрий и яичники почти истощены. Трубы слабо проходимы. Словом, чтобы не юлить вокруг да около, могу сказать…
—Говорите как есть!
Я запуталась в вязи слов, окутывающих меня, как паутина несчастную муху. Или бабочку.
— Я должна вас предупредить. Чтобы вы не верили шарлатанам и не соглашались калечить себя ради сомнительных методов. Детей у вас, скорее всего, больше не будет.
Глава 8
Михаил
— Ты не слышал о Маргарите Старицкой? Не могу до неё дозвониться.
С этой фразы я начинал телефонный разговор с каждым из знакомых, кто мог бы мне помочь. Но никто не помог. Никто не знал, почему да как так получилось, что она уехала из столицы.
— Вроде бы куда-то в провинцию, — сказал один из приятелей в МИДе. — Там какая-то тёмная история, поговаривали, она лежала в клинике для лечения неврозов. Но точно никто тебе не скажет. Да и не хочется лишний раз копаться в грязном белье этой семьи. Её отец на все вопросы о дочери отвечает кратко. Уехала попытать счастья в другом месте.
— А тебе что за надобность? — добавляли некоторые в конце и смотрели с прищуром, словно хотели получить подтверждение сальным догадкам. Я всегда пожимал плечами и объяснял свой интерес личностью патрона.
Мол, я не совсем посторонний, а Старицкий на все расспросы болезненно морщится и молчит. Я не мог подставить Марго под удар грязных сплетен, она была для меня чистой и неприкосновенной. Как королева.
Старицкий и вовсе избегал упоминаний о дочери. Виделись мы редко. Тому виной была отчуждённость моего бывшего патрона, которую я списывал на то, что он каким-то образом узнал о нашем с Марго романе. И приложил все силы для того, чтобы отдалить дочь от меня.
Значит, расспросы напрямую смысла не имели. Я мог бы прийти и устроить скандал, но не получил бы ничего, кроме угроз и обещаний расстроить мои дела. Ни того ни другого я не боялся, и всё же скандалы ненавидел. Они бесполезны, даже вредны, и ни на шаг не приблизят меня к той точке на карте, где сейчас находится Марго.
Когда я вернулся в Москву, уже вовсю цвела сирень. Я ловил себя на мысли, что хочу сорвать охапку, набить её белыми, сиреневыми и тёмными цветами и бросить букет под ноги той, ради кого прилетел. Даже если она не захочет меня видеть, даже если у неё другая жизнь, я сломаю пластиковые стены её нового убежища и заставлю выслушать себя. Заставлю передумать.
Это будет сложно, Марго упряма, бог знает что Старицкий наплёл ей обо мне, но я умею быть настойчивым.
Времени оставалось дней пять, не больше. Мне надо будет вернуться к работе, но я не могу уехать, не повидавшись с ней, не обняв за хрупкие плечи, не ощутив запах её тела в своих руках! Все дни, которые мы жили в разлуке, я представлял себе нашу встречу и теперь не собирался отказываться от своих планов.
Тайны, которыми окутал Старицкий отъезд Марго, злили не меньше самого факта этого бегства. Разве она не знает, что не сможет вот так исчезнуть, раствориться на карте без объяснений? Хотя прекрасно понимала, что какие бы слова между нами ни были сказаны, я от своего не отступлю. Найду, разыщу и украду. Спрячу от всего мира.
Я принял единственно верное решение. Нанял специального человека, из тех, чьими услугами по рекомендации пользуются многие в верхах. Он был удобен, незаметен и умел открывать рты прислуге, запуганной хозяевами под страхом увольнения. Никакого насилия, лишь пара помощников и деньги.
Большие деньги, если речь шла о срочном заказе. Как было и в моём случае.
Прошло уже три дня, но я пока не получал от него вестей. Фрэнк, дворецкий Старицких, конечно, ничего не скажет. Их постоянная горничная тоже, но невозможно утаить шила в мешке. Всегда кто-то из приходящей прислуги слышал то или иное, люди любопытны, отъезд дочери хозяина не мог быть рядовым событием, ведь он более напоминал бегство.
От меня? Скорее всего.
Я не мог усидеть на месте и принялся ходить по гостиной. Все дни по приезде я проводил здесь, включал электрический камин и старался забыться в работе. Просматривал интересующие политические сводки, иногда беседовал с тем или иным приятелем, выходил куда-нибудь, но никогда не переступал порог спальни.
Там всё ещё витал её дух. Марго бросила меня? Вероятно, что так, но должно же быть какое-то объяснение! Люди не срываются с места без причины. И не меняют номер телефона. Не прячутся так, словно боятся новой встречи и того, что будет на ней сказано.
И эти слухи о клинике неврозов. Слишком экзотично, чтобы быть ложью. Я был уверен, что Старицкий надавил на неё, заставил раскрыть карты, воззвал к гипертрофированному чувству долга. Сломал мою Марго.
Но я не дам ему отнять её силой! Не позволю разделить нас, заставить по отдельности переживать, перемалывать свою боль, не смея даже перемолвиться словом с тем, кто был так близок, а теперь стал невероятно далёк.