Хотеть не вредно!
Шрифт:
Сергей забрался на дерево и свалился с него. Кажется, не покалечился. Ленка хлопочет возле него. Я с ужасом смотрю на Ирку: она опрокидывает одну стопку за другой, а нам еще ехать назад. Впрочем, я уже убедилась, что искусство вождения у "гуранов" никак не связывается с количеством выпитого.
Как все-таки многое зависит от того, с кем пьешь. Мне совершенно не пилось сегодня. Может, уже избыток спиртного в организме подсказывал: "Стоп!" С годами приучаешься слушать собственный организм и подчиняться его рекомендациям.
Старший чеченец, который начальник, пытается ухаживать за мной, деликатно угощает и подливает постоянно в рюмку водки. Я тайком выливаю ее на землю, чтобы не объясняться с ним на эту тему. Наверное, он моложе меня и основательно, но кажется пожившим мужиком.
Здесь люди, я заметила, быстро старятся, впрочем, как и в любой провинции. Особенно если неумеренно пьют и много вкалывают. Время никого не красит, но есть тип людей, которые с годами только хорошеют, становясь как-то значительнее в лице, интереснее. Нет, время и их не щадит, но зрелость и старость таких людей тоже красива. Наверное, внешность отражает внутренний мир человека. Если человек живет в гармонии с совестью и собой, то он меняется по-хорошему. Борис — один из таких людей. Я боялась увидеть что-нибудь стертое, серое, измученное жизнью и присыпанное пеплом (сколько таких превращений я наблюдала на своем веку!), но оказалось, что он сейчас даже лучше, чем в юности. Или это я уже придумала, влюбившись в нового Бориса?
Сестра моя, кажется, разошлась не на шутку, заголосила песни. Сережка сердится и одергивает ее без конца. Наверное, пора командовать отбой. Я собираю мусор, сжигаю его в костре. Ирка созывает детей, все, наконец, загружаются, и мы мчимся обратно в поселок. Ленка требует продолжения праздника, несмотря на возражения Сережи. Она приглашает всех к себе. Народ не надо долго уговаривать, все, кроме Ирки и ее детей, вваливаются к нам. Ирка попыталась устроить сцену своему кавалеру, но с чеченцами это практически невозможно. Он отшил Ирку, не прибегая к физическому воздействию. Она обиделась и поехала домой.
Я пыталась урезонить Ленку, напоминая, что Маньке завтра в школу, но сестра жаждала танцев. Куда там! На столе опять появилась водка, откуда только берут ее в таких количествах? Пока сестра с Сережей и Иркиным чеченцем отрывались под "Руки вверх", я отправила Маньку спать и попыталась старшего чеченца развлечь светской беседой. Он же, должно быть, вообразил, что я исключительно благосклонна к нему, и сел поближе. Моторин устроил сцену ревности Ленке, пора было прекращать пьянку. Гулять с историями не в моих правилах. Я, ссылаясь на спящего ребенка, стала потихоньку выдавливать гостей. Сережа неожиданно меня поддержал. Общими усилиями мы угомонили Ленку, и Моторин тоже ушел. Ленка свалилась спать. По крайней мере, на сегодня я освобождена от расспросов…
Выспавшись днем, я не могла долго уснуть, слушала звуки улицы и представляла себе домик на колесах с казарменной чистотой и уютом. Острая, просто физическая тоска настигла меня. До головокружения захотелось ощутить рядом Бориса. Прижаться к нему, услышать стук его сердца, слегка учащенный, целовать его чувственные губы… Со стоном я швырнула подушку в темноту и чуть не разбила вазу, стоявшую на подоконнике.
Понятно, следующая стадия болезни, которую я подхватила на родине — физическая зависимость от того, кто вызвал эту болезнь. Где же мой хваленый разум? Ведь я всегда утверждала, что человек — существо духовное, он может и должен бороться с инстинктами. На то ему и дан рассудок. Фу, совсем запуталась! При чем здесь духовность и рассудок? Ясно одно: надо поскорее уезжать, пока еще не совсем отказывает голова. Завтра же иду покупать билет на ближайшие дни. Приняв решение, я успокоилась и уснула, наконец.
На следующий день нам предстоял давно спланированный с сестрой и братом поход на кладбище. Мы зашли к маме, посидели с ней, потом отправились на кладбище на автобусе. Надо было проехать через весь поселок и деревню за мостом. Дальше автобус не шел, мы потопали пешком. Раньше мне казалось, что это очень далеко. Хоронить приходилось деда, молодого красавца дядю, потом Анну Петровну. Теперь это кладбище так разрослось! В поселке люди мрут как мухи. От водки, от болезней, бьются на машинах и мотоциклах, насильственной смертью умирают.
Когда ушел отец, я привезла на его могилу икону. Тогда много размышляла о том, что люди здесь беззащитны перед злом и всеми напастями, потому что живут без Бога. Как будто морок властвует над поселком, какая-то роковая сила. Люди беззащитны перед хаосом, а люди удивительные, каких не везде встретишь!
Кладбище простиралось чуть не до чабанских домиков вдалеке. Если бы не снег на сопках, можно было подумать, что наступило лето: так сияет солнце и синеет бездонное небо. Мы нашли могилу отца, посидели в оградке на скамейке, положив на могильный бугорок конфеты и печенье. Помолчали, разглядывая выцветшую фотографию. Вот она, человеческая жизнь, заключенная в тире между двух дат. Прошла в непосильных трудах, заботах. Смертельная болезнь мгновенно унесла отца в неполных шестьдесят, когда он только собирался на пенсию. До последнего дня он думал о маме, о нас, детях. Без преувеличения можно сказать, что свою жизнь он отдал семье.
Не ко времени вспоминаю, как отец приносил с работы арбузы, вытащенные из проходящих грузовых составов. Я была принципиально против расхищения социалистической собственности, поэтому подозрительно спрашивала:
— Купил?
— Купи, купил! — бодро отвечает отец.
Я знаю, что мама дала ему на обед ровно рубль, как всегда. Задавив в себе угрызения совести, я лопаю с аппетитом явно стыренный арбуз. Однако в следующий раз, когда он идет на смену, напоминаю:
— Возьми деньги на арбуз.
Отец, щадя мои чувства, согласно кивает.
Оценить его такт, удивительную чуткость я смогла только потом, когда он приезжал ко мне в Москву, и я увидела в нем человека, а не близкого родственника. Живя дома, я воевала с отцом, скандалила, доводя его до рукоприкладства. Когда смогла посмотреть на него в другой обстановке, очень удивилась. Он оказался умным, начитанным человеком с собственным мнением, которое не боится высказать в присутствии рафинированных москвичей. Но более всего я была ему признательна за то, что, сразу поняв и не полюбив моего мужа, он ни одного дурного слова не сказал в его адрес, только помогал, чем мог. Целый год собирая деньги на отпуск, он спускал их на мои семейные нужды и на моих детей без капли сомнения… Я не успела его ничем отблагодарить. Извечная проблема поколений: поздно.
В памяти отец остался навсегда таким, каким я привыкла его видеть дома. Он сидит у окна в неизменной тельняшке и курит термоядерные папиросы или даже, бывало, махру. Заходится по утрам кашлем курильщика. У него были жесткие черные волосы и синие-синие глаза. Я люблю тебя, папа.
Когда его не стало, я почувствовала пустоту и незащищенность, совсем детскую. Когда меня обижали, уже взрослую даму, мать семейства, я шептала, глотая слезы:
— Вот если бы был жив мой папа, он не позволил бы вам меня обижать…