Хотеть не вредно!
Шрифт:
С утра было довольно холодно, но солнце постепенно стало пригревать, и костерок весело затрещал, создавая уют и тепло. Борис деловито остругивал гибкие прутья, которые использовал вместо шампуров. Я с наслаждением наблюдала за ним. Мы почти не разговаривали, но это было наполненное молчание. Он изредка поднимал на меня глаза и улыбался только уголками губ. Я невольно сравнила впечатления от первого пикника с этими впечатлениями. Излишне говорить, в чью пользу.
Апофеозом праздника был для меня момент, когда Борис достал гитару и ловкими пальцами пробежался по струнам. Мы уже откушали шашлычка и выпили по стопке. Я удобно сидела на подушке, которая нашлась в недрах волшебной машины, и только что не мурлыкала. Нет, так не бывает! Так ясно, тихо и трепетно. Борис устроился на бревнышке у костра. В сладостном предвкушении звуков музыки я попросила:
— Спой что-нибудь из нашего, старого.
— Сначала ту, что вчера подобрал.
Он запел то, что я ни при какой погоде не слушаю: то ли Трофима, то ли Круга. Не знаю, что случилось со мной, но нехитрые слова песни вызвали слезы, которые я даже не пыталась скрыть. Возможно, сказалась обстановка и мое чувство к исполнителю, но песня тронула меня. Зилов пел:
Я сегодня ночевал с женщиной любимою,
Без которой дальше жить просто не могу…
С этой женщиною я словно небом венчанный,
И от счастья своего пьяный до зари…
Я совершенно неприлично шмыгала носом и сморкалась в бумажный платок. Счастье обрушилось на меня уже изношенную, изуверившуюся, подкошенную годами и испытаниями, выпавшими на мою бесталанную головушку. Я забыла, как это, когда тебя любят, о тебе заботятся, берегут, беспокоятся. Не избалована я таким вниманием. Все больше сама о детях пекусь, вкалываю день и ночь. Я сильная, железобетонная. И так всю жизнь. А теперь, как в одном старом детском фильме: "Надоело быть бабой Ягой, хочу быть просто бабой!". Да, хочу быть просто бабой. Уткнуться в его грудь, забыть обо всем на свете…
Я так и делаю. Неужели это действительно я? И это я делаю именно то, что мне хочется! Гитара падает на землю…
Мы лежим на коврике, Боря смотрит в небо, а я уперлась лбом в его подбородок. Он просит:
— Расскажи о себе. Я слышал, у тебя четверо детей? Молодчина. А мужик-то хороший?
В его голосе напряжение. Я удивленно спрашиваю:
— Какой мужик?
— Ну, муж твой.
— Нет у меня никакого мужа, — ворчу я. — Сто лет как развелись.
Борис поднимается на локте, смотрит мне в глаза:
— Почему?
— В двух словах не объяснишь. Смотри.
Я показываю ему еле заметный шрам под глазом, потом руку, которая не разгибается до конца.
— Это не все, но не будем об этом, ладно?
Лицо Зилова темнеет:
— Убью.
— Вот этого не надо! С меня хватит убиваний. Забудь.
Борис кладет ладонь мне на голову, будто защищая. Я чувствую себя маленькой девочкой, вот-вот опять расплачусь. Главное, не привыкнуть к этому: к хорошему быстро привыкаешь. А потом будет только хуже…
Я знаю, как себя отрезвить. Спрашиваю у Бориса:
— Ты скучаешь по семье?
— По детям скучаю.
— И при этом взял и ушел. Как тебе хватило мужества?
Зилов потянулся за сигаретами, прикурил, вытащив из костра головню.
— Конечно, не просто было. Я тогда, как с ума сошел. Говорят, возрастной кризис. А тебе разве легче было?
— Что ты! Я тянула несколько лет, отодвигала окончательное решение, пока не поняла, что в один далеко не прекрасный день мои дети могут лишиться матери. Поначалу страшно было. Я думала, что не вынесу одиночества, но ничего, привыкла. А ты?
Борису эта тема неприятна.
— Хочешь узнать, жалею ли я об уходе из семьи? Было время, жалел, хотел вернуться. Вернулся бы, наверное, если бы Лариса не затеяла развод. Теперь не жалею. Теперь для меня главное — это ты. И я тебя никому не отдам.
Я счастливо рассмеялась:
— Интересно, как это.
Зилов серьезен.
— Пока не знаю.
Он крепко обнял меня, как тогда во сне. Я терлась щекой о его свитер и думала, что если бы сейчас, не приведи Господь, пришлось умереть, я бы не возразила.
Вдалеке пробегал поезд, и отсюда был слышен уютный стук колес. Кажется, я даже задремала. Пора собираться.
Этот день для меня пролетел, как один час. Я впитывала все впечатления с жадностью, вниманием, стараясь запомнить, как следует, чтобы потом, в поезде и в Москве, вспоминать и радоваться: это было!
Борис потребовал:
— Доешь мясо.
Оно очень вкусное, но я со стоном отказываюсь: объелась и так.
— Все собираюсь худеть, но разве у вас тут похудеешь!
— А кто сказал, что тебе надо худеть? Не надо.
В его глазах прыгают игривые чертики. Я краснею и бормочу что-то, но мне приятно. Все помешаны на похудении, я в том числе. Не утешают расхожие шуточки вроде "Мужчины не собаки, на кости не бросаются". Всю жизнь веду безнадежную, заведомо обреченную войну с весом. Смириться пока не могу, поэтому комплексую и порчу себе жизнь самобичеванием. Словам Бориса я как-то поверила: он принимает меня такой, какая я есть. Я ему нравлюсь, и это главное. С собой же я как-нибудь разберусь. Может, если это не окончательное уродство, то ничего?
Я попросила Бориса высадить меня за квартал от дома. Он внимательно посмотрел на меня, но просьбу выполнил. Пора прощаться, но мы медлим. Народ с любопытством поглядывает за стекла нашей машины. Ленка, наверное, уже дома, мне надо спешить. Я делаю движение, чтобы выйти из машины, Зилов резко притягивает меня к себе и целует, будто в последний раз.
— Что ты? — нежно шепчу я.
Не отвечая на вопрос, он предлагает:
— Поедем завтра на кладбище к Марату?
— Хорошо, — обещаю я и выскальзываю из его объятий и машины.