Хотеть не вредно!
Шрифт:
— Так, — встаю и старательно держу равновесие, — мне пора. Не представляю, как тащиться по этой темноте!
— Не спеши. Я отвезу тебя.
Он тоже поднимается и оказывается очень близко. Я слегка даже отстраняюсь из-за дальнозоркости-близорукости. Теперь совсем не страшно смотреть в его лицо, и он не отводит глаз. Я ворчу:
— Вы все тут водители-самоубийцы. Разве можно после такого количества водки садиться за руль?
— Это разве количество? — усмехается Борис.
Неожиданно для себя я протягиваю руку и глажу его по волосам, запрокинув голову вверх.
— Какой ты стал красивый, — шепчу я удивленно.
Не помню, не понимаю, как это произошло, но мы вдруг поцеловались, так легко, осторожно. Потом удивленно отстранились друг от друга. Борис, лаская, нежно провел ладонью по моей щеке:
— А ты совсем не изменилась. Даже коса та же.
Я смущаюсь и краснею, как шестнадцатилетняя девочка. Сейчас все испорчу, я себя знаю.
— Мне пора. Спасибо тебе за чай… Прости… я… У меня так давно никого не было.
— У меня тоже, — бормочет Зилов, и глаза его темнеют.
Опять не понятно почему, но вместо того, чтобы развернуться и уйти, я оказываюсь в сильных объятьях Бориса. Мы целуемся, забыв обо всем на свете. Я еще успела нащупать выключатель и погасить свет. Тьма целомудренно накрыла нас, и больше я ничего не хотела помнить и знать. Только чувствовать…
Когда сознание вернулось ко мне, уже светало. Я не сразу все вспомнила и осторожно открыла один глаз. Рядом мирно спал Борис, он всю ночь крепко сжимал меня в своих объятьях, даже во сне. Стоило мне пошевелиться, он, не просыпаясь, стискивал меня так, что я вскрикивала. Спастись бегством не было никакой возможности, и я тоже уснула где-нибудь на два часа.
Теперь показалось на какой-то момент, что эта ночь мне приснилась. Потому так осторожно открыла глаза. И, не доверяя им, для пущей верности провела ладонью по твердому плечу Бориса. Он спал как младенец и улыбался в довершение всего. Тихо высвободившись и лихорадочно одевшись, я выскользнула из домика. Страстно желая превратиться в призрак для тех, кто мог меня случайно заметить, я неслась по кочкам и колдобинам. Без конца оступаясь и спотыкаясь, я соображала, что скажу Ленке. Однако сосредоточиться было невозможно: в голове мелькали отрывочные картинки прошедшей ночи, и сердце замирало от счастья.
Что же нашептал мне он, когда расстояние между нами равнялось нулю, и мы могли уже что-либо соображать? Борис рассказал, что после гибели Марата с ним что-то произошло. Он вдруг понял, что его жена совершенно чужой человек и их давно уже ничто не связывает, кроме детей. Больше всего Бориса злило сознание, что он шел на поводу у Ларисы и гнал Марата из своего домика, пока тот совсем не перестал ходить. Это Лариса ставила условие: Марат или она.
— Кричала: "Людям в глаза стыдно смотреть! Все издеваются, что у нас бомжи в друзьях ходят". Один раз я чуть не приложил ее, дети остановили. Да и не могу я бить женщин, хотя некоторые очень даже заслуживают. Когда я узнал про Марата, то собрал свои вещи и ушел из дома. Вот здесь и живу. Обычно только во время вахты ночевал здесь, теперь это мой дом. Им все оставил, кроме "Нивы". Без машины я не я. Деньги регулярно отвожу. Себе оставляю только на самое необходимое.
— А Лариса не пыталась тебя вернуть? — спрашиваю я шепотом.
— Один раз приезжала, рассчитывала накрыть меня с кем-нибудь. Она решила, что я из-за женщины ушел. Дура! Теперь детям плетет всякую чушь. У меня старший в институте учится, а младшая еще в школе. Вроде уже не младенцы. Но, пока не самостоятельные, надо помогать…
Потом вспоминается, как он тихо смеется, разглядывая мою руку и прикладывая к ней свою ладонь:
— Такая крохотная ладошка, как у ребенка.
— Ну, что тут смешного-то? — смущаюсь я.
Он нежно целует тыльную сторону моей ладони:
— Маленькая моя…
Еще картинка: я указательным пальцем обвожу его профиль, такой мужественный, красивый. Глубокие морщины на лбу, вертикальные морщинки у переносицы, хищнически изогнутый нос, чувственные губы, твердый подбородок.
Почему же я несусь сейчас, как преступница с места преступления? Почему не осталась и не дождалась, когда он проснется? Боялась, что утро отрезвит и снимет вуаль? Боялась разочарования, которое часто приходит с дневным светом? Что это было? Как я могла так низко пасть, что прыгнула в постель к почти незнакомому человеку? Причем без всякой подготовки, не успев даже поговорить с ним хотя бы для приличия? Но уж, наверное, не потому так случилось, что у меня давно никого не было. Жила же сто лет целомудренно, и это ничуть не беспокоило меня по большому счету.
Чем ближе подходила я к Ленкиному дому, тем глубже осознавала нелепость и безумие происшедшего. Господи, что Борис-то обо мне подумал! Теперь точно решит, что в Москве я когда-то промышляла на Тверской. Однако ситуация повторяется. Но какова же я! До сих пор не подозревала в себе такой пылкости и страстности. Нет, конечно, догадывалась, что такое теоретически возможно со мной, но чтобы так распуститься! Может быть, Борис и есть тот единственный человек, который был создан специально для меня? А я — для него? И только с ним возможна и эта пылкость, и эта страсть?
Нет, мимо, мимо! Он семейный человек, хоть и разведен! Да, он развелся совершенно законно: Лариса подала на развод, боясь, что Зилов не будет давать денег на детей. А так обязательно алименты с него вычтут. И не к чему, совсем не к чему мне это все. Наши отношения обречены изначально, это же факт. Между нами — огромная пропасть.
Тут я вспомнила, натыкаясь на столб, как Зилов бросил между прочим:
— Кто ты и кто я?
Этим он объяснял, почему не сложились наши отношения тогда, в юности.
Но тут я даже остановилась, так меня обожгло это воспоминание прошедшей ночи. Вот Зилов целует меня в висок и шепчет прямо в ухо:
— Это Бог послал тебя мне именно сейчас…
— Да это я сама, нахалка, притащилась сюда, в этот вагончик, и соблазнила тебя, как школьника, — возмущаюсь я.
— Почему же раньше ты это не сделала?
— А ты? — пререкаюсь я.
Вот тут он и сказал:
— Кто была ты и кто — я?
— Два дурака, — ответила я на риторический вопрос.
Влетев на четвертый этаж без запиночки (обычно еле-еле приползаю и отдышаться не могу), я долго стучу в дверь. Стыдно, но что делать? Наконец, Ленка открыла. Вся взлохмаченная, заспанная, в ночной рубашке, она удивленно вытаращилась на меня: