Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь
Шрифт:
— Зря вы мучаетесь, — сказала госпожа Бретт. — До тех пор, пока женщина любит, ее вообще невозможно испортить. Даже мужчина не может испортить любящую женщину.
— Да, мой муж говорит то же самое, — сказала Ирма, — говорит, что он не может…
— Свой муж, конечно, не может, — согласилась госпожа Бретт, — но я имела в виду не своего мужа, а чужого. Я хотела сказать, что любящую жену не может испортить другой мужчина, а тем более не может сделать это сама женщина. Любящих женщин ничто не может испортить, вот в чем дело. Потому-то любовь для нас, женщин, как крест тяжкий, будь мы замужем или нет. Мужчины не любят нашу любовь, они любят получать удовольствие. Любовь для них — в тягость. Потому они оставляют нас с нашей любовью и идут к тем женщинам, которые не любят, а только развлекаются.
— Да, любовь в самом
— Ага, вы уже заметили это! — удивилась госпожа Бретт. — Любовь и для мужчин не развлечение, а тем более для нас, женщин. Вы видите, наш дорогой господин Лигенхейм не пришел на урок. Знаете почему? Нет? Тогда имейте в виду: он полюбил. Понимаете, дорогая госпожа, наш милый молодой человек влюблен и потому не ходит на уроки.
— Влюблен? В кого же? — спросила Ирма, а сама почувствовала, как где-то в груди закололо, так — чуть-чуть. Значит, Ирма для него не стоила ничего. В то самое время, когда они вдвоем упражняются в английском языке и сидят в темном кино, он влюбляется неведомо в кого. Мысли Ирмы прервала госпожа Бретт, которая сказала:
— Вам об этом должно быть известно больше всех, ведь вы вместе упражнялись в английском и даже ходили в кино.
— Это верно, — ответила Ирма, — но я ни о чем не догадываюсь.
— Тогда господин Лигенхейм поступает очень умно, что не ходит на уроки, — сказала госпожа Бретт.
— Почему? — удивилась Ирма. — Я ничего не понимаю. Оттого что я не знаю, в кого он влюблен, он не должен ходить на уроки?
— Да, конечно, так как это означает, что ответной любви нет, — объяснила госпожа Бретт.
Ирма почувствовала, как ей вдруг стало жарко, кровь прилила к щекам, будто Ирме это было сказано на эстонском языке, ведь, разговаривая по-английски, она никогда не краснела.
— Госпожа Бретт, вы пугаете меня, — сказала наконец Ирма, когда смогла поднять глаза.
— Вот видите, что такое любовь: она только пугает другую сторону, — сказала госпожа Бретт. — Вот что бывает с людьми: было так, когда я была молода, так же и теперь, когда я уже стара. И не изменится, пожалуй, после моей смерти.
— Но у меня же есть муж, которого я люблю, — как бы извиняясь, заговорила Ирма; она чувствовала себя виноватой перед госпожой Бретт и отсутствующим молодым человеком.
— Да, конечно, дорогая госпожа, у вас есть муж, но вы, вероятно, тоже пугаете его своей любовью, как этот славный парень вас, — засмеялась госпожа Бретт. — Люди ищут развлеченья, а не любви, работы и развлеченья ищут люди.
Ирма готова была сказать госпоже Бретт, что она не должна бы так говорить с нею о любви, но ей вспомнилось, что это вовсе не серьезный разговор, а только упражнение по английскому языку, так сказать, урок языка, который дают ей за ее собственные деньги. К тому же она сама направила разговор в это русло и дала ему зайти так далеко, надеясь наконец-то понять, что такое испорченная или неиспорченная женщина. И теперь она считала, слава богу, это ей более или менее ясно, но только более или менее. Когда она ушла от госпожи Бретт и смогла думать по-эстонски, в голове ее забилась мысль: испорченная женщина не любит, неиспорченная любит, и потому она — как девушка; а это грех, по крайней мере, для Ирмы, ибо девичество не есть удовольствие; так что главная беда ее замужества состоит в том, что она любит и не ценит удовольствия из-за своей девической любви и что ее невозможно испортить. Значит, главное все-таки в любви и в том, как от нее избавиться, иначе невозможно стать испорченной и любящей удовольствия, что так нравится мужчинам, в том числе и Рудольфу. Да, надо преодолеть любовь, если не хочешь поставить на карту замужество, которое Ирма стала ценить почти выше любви.
В то самое время, когда Ирма решала запутанный клубок вопросов, ее муж жил и поступал так, как если бы для него все вопросы были решены. Недавно он дал свое великое обещание, которое должно было длиться до его смерти, тем самым он, так сказать, подвел черту под своей жизнью: жизнь будто бы не стоит того, чтобы ломать над нею голову. Но жить стоило. И поскольку, по мнению Рудольфа, источник настоящей жизни был в деревне, он обратил все свое внимание на хутор Соонику, который он купил осенью и в котором был музей их любви. При полном согласии Ирмы он решил провести там будущее лето, разумеется, вместе с Ирмой. Иные
Обратились к архитектору. Но тот оказался сторонником новых эстетических форм и не мог терпеть крыш, он увлекался ваянием, а в ваянии не нужны крыши. У картины еще есть рамка, иначе она неполноценна, но в скульптуре есть лишь чистая форма, без каких-либо побочных аксессуаров, которые были бы обусловлены практичностью. Однако серьезное или чистое искусство полностью отвергает практичность.
Архитектор попытался быть верным чистому искусству при возведении дома или, по крайней мере, в замысле его. Поэтому он охотно бы выстроил дом без крыши. Но раз уж совсем без крыши нельзя, и это понимает каждый, то по возможности нужно сделать крышу поменьше, дабы она не бросалась в глаза. В результате такого художественного замысла и вынужденных обстоятельств — дом должен быть дешев и выстроен быстро — получилось, так сказать, временное строение, которое не то чтобы было без крыши, иначе это ведь не было бы жильем, но крыша его состояла из одной половины, да к тому же была плоская, будто и не крыша, а крышка ящика, один край которой чуть-чуть приподнят.
Под такой крышей должно было быть три комнаты: спальня, еще одна комната и столовая вместе с кухней. Так был составлен план. Не забыты были даже краски: стены зеленые — в созвучии с листвой и окружающими дом лугами, крыша черная, как стволы елей, конечно, в известной мере, и рамы окон белые, как стволы берез. Все это делали, когда еще не сошел снег, так что в нужное время смогли подвезти на место материал.
Однако это не было единственным начинанием господина Всетаки на своем хуторе. Это было лишь началом. Невозможно было переехать на хутор и войти в его жизнь, пока не сделаешь себе хотя бы временное жилье, на постоянное же — будет еще время. Постоянное жилье придется построить лишь тогда, когда все другое необходимое уже готово — когда хозяйственные возможности хутора развиты настолько, что господин Всетаки может взять хутор в свои руки. Сперва он пригонит арендатора, которым стал прежний хозяин, так как тот считает, что заботы арендатора он еще сможет нести, но заботы владельца хутора — нет.
Господин Всетаки как новый владелец хутора намерен прежде всего выстроить образцовый свинарник, он убежден, что основа настоящей эстонской культуры именно в свиньях. Это, конечно, надо как следует обмозговать, — говорит господин Всетаки тем, кто ему возражает, советуя взять за основу рогатый скот или винокуренные заводы.
Выращивание свиней, конечно же, если вести это образцово, со временем окажет свое благотворное влияние, по разумению господина Всетаки, и на воспитание детей. Так, по крайней мере, случалось кое-где за границей, например в Дании. Человек не сможет понять своего ребенка, если не научится обращаться с поросятами, ибо поросенок как цветок, который нуждается не только в воде и свете, но и в том, чтобы его любили. Именно так — чтобы любили! А если человек коммерческой выгоды ради учится любви к своему поросенку, то он недалек и от понимания, что прежде всего надобно любить и своего ребенка. Господин Всетаки готов был твердить каждому человеку, ежели тот был заинтересован в этом, что если бы в Эстонии больше заботились об образцовых свинарниках и выращивали побольше поросят, то уменьшилась бы и смертность детей и даже количество абортов, — да, надо думать — и это даже.
Ибо женщина, будь она незамужняя или замужняя, привыкнув к верещанью поросят и даже полюбив это, полюбит и голос своего собственного младенца. И неужто она полоумная, что станет убивать того, кого любит?! К тому же дети ближе к царствию небесному, чем мы, взрослые. Итак — учась через поросят любви к детям, мы приближаемся к небесным вратам, споспешествуем кротости, спасаем, так сказать, свои души.
Такова была этическая подоплека обзаведения образцовым свинарником, который господин Всетаки хотел строить на своем собственном хуторе Соонику, как он с исчерпывающей обстоятельностью объяснил своей молодой жене. Разумеется, свинарник, как и человеческое жилье, имеет и эстетическую подоплеку, но об этом господин Всетаки не говорил. Эстетическая перспектива была заботой архитектора, который пытался во всем своем творчестве быть ближе к искусству ваяния.