Хозяйка города Роз
Шрифт:
— А чего ночью по интернету лазил? Милана не дала? — ляпаю я, то, что меня точно волновать не должно. Но глупые и не нужные слова сами срываются с моего языка.
Алмазов хищно прищуривается и прижимает меня к стене. Не касается. Упирается руками по обе стороны от меня, заключая в ловушку своего тела. Говорит негромко, касаясь теплом своего дыхания моего лица.
— Дала. Хочешь подробности? Сколько раз и в какой позе? И каким именно местом? Могу не только рассказать, но и показать. На тебе.
Не грублю и не вырываюсь. Замираю. Не дышу. Сама спровоцировала. Я не первый
— Не нужно подробностей. Ты прав, уже бы выехали из города.
Он не ожидает от меня такой покладистости. Даже разочарован. Но отпускать не спешит.
— А чего ты такая недовольная? Злишься, что вчера помешал Мареку тебя в кустах оттрахать? Или успели возле дома, когда Костя уснул?
Я лишь сильнее сжимаю губы. Молчу дальше.
— Не успели, — продолжает свой монолог Алмазов. — Давай я, вместо него. По старой памяти. У тебя же дверь на ключ закрывается? Никто не помешает.
Глава 33. Посетитель
Я могу вынести и стерпеть многое. Костя за десять лет научил. Да и сама жизнь не раз преподавала подобные уроки. Но слова Артура буквально полосуют мою душу острыми шипами. Зачем он так? Ведь мы оба знаем, что тогда, «по старой памяти», всё было иначе. Да, мы не признавались друг другу в любви и не обменивались клятвами под луной, но между нами не было грязи. Которой он поливает меня сейчас. Словно он всё это время её собирал. И почему-то выворачивает на меня одну. Даже, если я и заслужила, не ему меня судить!
Не дождавшись ответа, мужчина касается моих губ своими. Я знаю, что за этим последует и лишь сильнее сжимаю зубы. Испуганный Эльфёнок ещё глубже прячется в самый дальний угол моего сердца. Толкается там, деля место с болью, выталкивает её, спеша забиться в самый дальний угол. И боль тут же пользуется предоставленным шансом, сбегает, растекаясь по всему моему телу. Стучит молотками в голове, хватает спазмами живот. Даже короткие ноготки на пальцах ног, под светлым слоем лака, начинают болеть. Словно я прижала их чем-то тяжёлым. Закрываю глаза и, отдавшись боли, пережидаю поцелуй. Наверное, даже не дышу.
— Эля, — словно почувствовав что-то зовёт Артур. — Тебе плохо?
О, нет! Мне ещё никогда так не было хорошо!
— Пусти.
Он убирает руки и делает шаг назад. А у меня уже не осталось сил. Сбрасываю туфли на шпильке, потому что в них просто рухну ему под ноги и, обойдя стол, сажусь в своё кресло. Тяжело опираюсь локтями о дорогое дерево стола.
— Артур, уходи. Не хочу тебя видеть. Никогда. Это ведь сделать не сложно? Если для тебя ещё что-то значит та память!
На него не смотрю. В окно. Где на поднявшемся ветру дрожит одинокий розовый куст. Нужно сказать, чтобы его подвязали. Как я не обратила внимание на него раньше? Сломается же! Почему он не стал виться по сделанной для него опоре? Лучше сходить самой посмотреть.
— Эля, — напоминает о своём присутствии Артур. — Нам всё равно нужно поговорить об Артёме.
— Если тебя интересует во сколько он сделал первый шаг, или у него вылез первый зуб, или, когда он забил первый гол, спроси у Марека. Он всё знает.
— Значит, теперь Костя у нас святой? Посмотрим, насколько хватит его святости, когда я буду трахать тебя у него на глазах, — мужчина тяжело опирается на стол и касается пальцами моего подбородка. Приподнимает, заставляя взглянуть на себя. Я смотрю. Что он хочет увидеть в моих глазах, через призму пустого пластика? Во мне осталась только боль, которая скоро выплеснется через край. — По его инициативе! Не переживай, Эльф! Я не буду с тобой груб.
— Можешь быть грубым. Ни в чём себе не отказывай. Это твоё право! Как-нибудь вытерплю. Не в первый раз же. А теперь убирайся! Уходи! Иначе я вызову охрану! — он что-то ещё хочет сказать, но я обхватываю руками тяжёлую вазу с водой и стоящим в ней букетом. Замахиваюсь на него. — Оставь меня в покое, Артур!
Он уходит. Я падаю грудью на стол, роняю голову на вытянутую руку и долго смотрю, как качается розовый куст. Жалко! Сломается ведь! Но даже позвонить по телефону сил у меня нет.
Больше Артура я не вижу. Улетает в свою командировку. Несколько раз звонит Марек. И в пятницу вечером тоже. Уточняет к какому времени ему прийти в церковь, и кто ещё будет на панихиде.
— Наверное, никто, только я и ты, — отвечаю я.
Добровольский заметно удивляется:
— Так ведь десять лет. Памятная дата.
— Памятная, — соглашаюсь я. — Но не рассылать же приглашения. Марина Дюжева буквально неделю назад сама вспомнила об этом. Но никто не изъявил желание прийти, хотя все знали, что мы пойдём в церковь. Звонила тётя Регина, соседка по дому с другой стороны…
— Я помню, — произносит Марек.
— Она собиралась прийти. Но у неё сегодня давление весь день, да и дядя Стёпа эти дни плохо себя чувствует. Женщина физически не выстоит службу. Костя по церквям не ходит, но на кладбище меня отвезти собирался. Его родители и сами не верят и сына не приучили. Но сегодня в обед его мама звонила. Они в субботу к какому-то министру на юбилей пойдут. Приглашение и на нас с Костей в том числе. Я, конечно, не пойду, а Костя поедет с утра в столицу. У него и так с родителями из-за меня отношения натянутые.
— Не из-за тебя, — привычно повторяет Марек. — А твоя мама?
— Не хочет. Сразу собиралась, а сегодня наотрез отказалась. Сказала, что мы в обед дома помянем.
— Они же хорошо с твоим отцом жили, — вздыхает Добровольский. — Десять лет прошло, а она так и не простила.
— Наверное, — соглашаюсь я. — И прощать нет за что. Я уверена. Но ты же знаешь мою маму. С каждым годом с ней всё сложнее и сложнее. Артёма я решила не брать. Будет всю службу с ноги на ногу переминаться. А бабки на скамейках с укором головами качать.