Хозяйственные истории
Шрифт:
Ладно, оставим оду горничной, которую я мысленно сложила, пока Марика работала горячими щипцами над моей головой. Вообще-то, сначала я собиралась одеться и причесаться сама — ради экономии времени, но, помыв голову и увидев в зеркале удивленный одуван, я решила капитулировать, пока не поздно. К своему восторгу, я обнаружила, что за горничных в замке идут нешуточные войны. Наконец, настал тот момент, когда я смогла использовать свою должность для личных корыстных целей.
Марика сочла за благо убраться подальше от того дурдома, который сейчас творился в основной части дворца, и уж тем более у нее давно чесались руки заняться моей персоной. С
— И почему ты не укладываешь свои волосы каждый день? — упрекнула меня подруга.
— Потому что я считаю роскошью посвящать этому занятию целый час. Я не уверена, что для такой расточительности у меня будет достаточно долгая жизнь.
— С таким отношением к тридцати годам превратишься в пугало, — Марика потуже натянула локон на щипцах, и я ойкнула.
— А с этой ежедневной экзекуцией я превращусь в лысое пугало, не дожив и до двадцати пяти.
Закончив с локонами, горничная подобрала мне волосы повыше, подколола шпильками (как мне показалось прямо к черепу) и прицепила сверху неизвестные живые цветы, главным достоинством которых была одноцветность с платьем. Правильно — цветы на могилку моего интеллекта. Давно заметила: стоит немного прихорошиться, и голова совершенно перестает варить.
Марика осмотрела меня критически со всех сторон, потом повернула мое лицо к свету:
— Веснушки будем замазывать?
— Что их замазывать-то? Это же не прыщи.
— Не благородно как-то.
— Подумаешь.
Странно, вот пока я жила в деревне, с моей внешностью было все нормально. А стоило только приехать ко двору, как сразу оказалось, что во мне как минимум десять лишних килограммов, лицо абсолютно простецкое, "с этими ужасными веснушками", волосы как пучки соломы и совершенно немодный курносый нос. Придворные дамы никогда не стесняются в сообщении подобных очевидных вещей. Хотя надо отдать им должное, все как одна заявили, что мои глаза довольно сносны, и то только благодаря их синему цвету. А так, сами понимаете, и разрез не тот, и ресницы подкачали. Пожалуй, есть от чего впасть в депрессию. Кстати, модная здесь болезнь.
Посмотрев на вечно полуобморочных леди, я поняла, что это у них помешательство от недоедания, и просто перестала обращать внимание.
Решив, что красоты мне на сегодня хватит, я встала со стула и (несмотря на все протесты Марики) отправилась во дворец, чтобы проследить за последними приготовлениями.
Первым делом я заглянула в бальный зал и носком туфли попробовала пол на скользкость — все было в порядке. Видимо, предыдущая ночь прошла в трудах, и на церемонии дворецкий будет клевать носом. В тронном зале полировали трон, а двое лакеев натягивали над ним тяжелый бархатный балдахин. Балдахин постоянно падал, причем ровнехонько на то место, где будут стоять наши министры. От греха подальше я приказала либо убрать балдахин, либо передвинуть трон. Сошлись на том, что балдахин не нужен (трон оказался привинчен к полу).
Выйдя из зала, я обнаружила в коридоре праздно шатающегося повара. Рыжий был одет в парадный камзол и явно собирался просочиться на бал. Сегодня тунеядцу подфартило: ни
— О! — увидев меня, повар остановился и, нисколько не пытаясь этого скрыть, стал осматривать с ног до головы, — Леди Николетта, с Вас платье не спадает?
— Как видишь, нет.
— Жаль, а то бы я предложил свои услуги. Ходил бы за тобой да поддерживал вон за те очаровательные оборки на груди.
Я инстинктивно подтянула лиф повыше:
— Еще одно подобное замечание, и я сделаю так, что в зал тебя не пустят.
— Все-все, я уже испугался.
Может, действительно его не пускать, подумала я. Но с мысли меня сбил мчащийся на нас со всех ног в лакированных туфлях Ларкин. Что сейчас будет… Я совсем забыла про сделанную в отместку гадость.
К моему удивлению, все произошло совсем не так, как я себе представляла. Ларкин добежал до нас, схватил Кита за плечи своими наманикюренными пальцами, чему последний вовсе не сопротивлялся, и затараторил прямо в лицо:
— Друг, выручай! Срочно нужна хотя бы кружка пива для прически!
— Не вопрос, — спокойно ответил повар, будто все происходящее было абсолютно нормальным. — Сходи на кухню, скажи, что от меня.
— Спасибо, лапуля, — Ларкин взъерошил рыжему волосы и помчался дальше.
Я стояла, онемев от размышлений по поводу ориентации сэра Кита.
— Вот не надо на меня так смотреть! — повар начал приглаживать волосы.
— Я и не знала… Нет, ты не подумай, я без всякой предвзятости…
— Сейчас же прекрати об этом думать, — он фамильярно щелкнул меня по лбу. — Такие мысли не для хорошенькой головки.
Церемония представления проходила как нельзя более скучно. К счастью, еще в самом начале я забронировала себе место около колонны с довольно удобным бордюром, на котором незаметно и просидела почти до конца. Рядом, видимо, смекнув про мою уловку, тут же нарисовался повар. Пусть его, будет хоть с кем поделиться едкими замечаниями, благо тему моего платья мы уже закрыли.
Придворных в зал набилась тьма-тьмущая. Невест внутрь не пускали: каждая должна была войти в сопровождении нескольких человек из своей свиты только после того, как церемониймейстер объявит ее имя. Первыми, естественно, запустят иностранных гостий, а уж потом валом повалят наши. отечественные невесты — те, которых разместили в замке, и те, кому не столь повезло. Перед началом церемонии сваха с опытом бывалого челнока бегала от короля к церемониймейстеру и от церемониймейстера к каждой из невест. Через полчаса таких спринтерских упражнений завитые букольки на ее голове сбились в неровный холмик, а макияж местами начал подтекать, но служительница брачных уз не думала сдаваться.
Наконец, вошел испуганный король, и все согнули спины в церемонном поклоне. Сейчас я завидовала ему меньше всего. Ратмиру II предстоит улыбаться и кивать на протяжении часа, будто игрушечному болванчику. Хотя монархи, наверно, к такому привычны — с детства тренируются.
Первой прошествовала, иначе не назовешь, принцесса Анит из Либерии. По волнению в зале я поняла, что при виде ее половине присутствующих, включая самого короля, захотелось пасть ниц в благоговейном трепете. Так она была величественна.