Храм воздуха
Шрифт:
Юсиф, хранивший молчание, сделал еще несколько шагов, потом странным судорожным движением вытащил из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и протянул Гюле.
– Отдай матери... приступ, - успел сказать он и скорчился, как от сильной боли.
– Что с тобой?! Юсиф!
– Гюля попыталась его поддержать, но какая-то сила разогнула туловище Юсифа пружинистым ударом в грудь и опрокинула на землю. Гюля, Эдик, Зина одновременно бросились к нему. Странные мычащие звуки рвались из его рта вместе с белой пеной, пробивающейся сквозь стиснутые челюсти. Тело корчилось в конвульсиях. Их окружили люди. Приближались милицейские свистки, звук мотоциклетного мотора...
Эдик метнулся в шарахнувшуюся от него толпу.
Гюля и Зина все еще пытались поднять Юсифа, когда появилась милиция...
Приступ усиливался. Несколько милиционеров с трудом удерживали корчащееся тело Юсифа, прижимая его к земле. Рядом на земле валялся "парабеллум".
Подогнали милицейский "газик". Зина, оставив Гюлю, растворилась в толпе окружавших их людей.
– Прошу, гражданка, - милицейский офицер повел Гюлю к машине.
– Вы ему кем приходитесь?
– Я - его жена, - Гюля сделала попытку вырвать локоть из цепкой руки офицера.
– Я без него никуда не поеду.
– Не волнуйтесь, его туда же привезут.
– Он раненый, - сказала Гюля, - фронтовик.
– Разберемся. Прошу вас...
Пришлось подчиниться. Уже садясь в машину, Гюля увидела в толпе Зину, подающую ей какие-то непонятные знаки.
– Что это у вас?
– офицер разжал ладонь Гюли и взял смятый лист бумаги.
– Куда вы меня везете?
– спросила Гюля.
– Не волнуйтесь. В дежурное отделение. Напишете, как все было, и отпустим.
" Я, Сеид-рза Шукюров, признаюсь в том, что обманул Самеда Велиева, читал офицер, напряженно вглядываясь в смятую бумажку.
– Это я уговорил его взять вину на себя. На самом же деле хлеб украл я..."
Не понимая смысла читаемого офицером текста, Гюля старалась через заднее окно кабины увидеть Юсифа. И наконец ей это удалось - привстав и до боли вывернув шею, она убедилась, что он все еще лежит на том же месте, прижатый к земле усилиями нескольких милиционеров...
Гюля умерла в 1983 году, прожив тридцать пять лет после смерти Юсифа. (По приговору суда он получил десять лет, но скончался в лагере строгого режима под Иркутском от неожиданного открывшегося туберкулеза легких через год после рождения сына.)
В 1950 году Гюля вышла замуж за инженера-нефтяника, приехавшего в Кисловодск из Татарии. За короткий срок курортной путевки решительный нефтяник успел дать ей и сыну свою фамилию и увез их в Туймазы. (Фотограф Эдик с удовольствием вспоминал, как ему в течение одного дня удалось зарегистрировать брак Гюли и нефтяника; он помнил все подробности - и цвет бумаги, в которую был завернут флакон духов "Красная Москва", и робкое сопротивление миловидной заведующей, когда он совал духи в ящик её стола).
Из Туймазов пошедший на повышение нефтяник перевез свою новую семью в Тюмень.
Когда дом в Кисловодске был продан Амирусейну, сын Юсифа уже работал в Москве.
Я не стал раскрывать Михаилу Николаевичу Дозорцеву тайну его происхождения. В сутолоке посольского приема это было не очень уместно, да и вряд ли человеку, всю жизнь считавшему себя русским, приятно было бы узнать, что его отцом является погибший в лагерях азербайджанский уголовник. А вот судьба их дома в Кисловодске моего собеседника заинтересовала; мы обменялись визитками, я обещал в ближайшее время сообщить ему конкретные сведения о доме, а он - разыскать и прочитать письмо моего отца.
Амирусейн появился в Баку через пять лет после нашей поездки в Кисловодск. Его мучили боли в пояснице, он еле передвигался и называл свою болезнь странным словом "ишиас". Опять сработал мистический механизм случайных совпадений: с трудом добравшись до своих родственников, Амирусейн не застал их дома и наткнулся в коридоре на мою мать; он был так плох, что она повела его к нам, уложила на старый диван в столовой, и он пролежал на нем четыре месяца до самой своей смерти. (В больницу его не взяли - запущенный рак кишечника уже дал многочисленные метастазы в легкие, печень и позвоночник.)
До последней минуты Амирусейн не верил, что умирает; целуя руки моей маме, он непрерывно благодарил её за заботу и делился планами на будущее. Уже окончательно обессилевший и высохший, как мумия, он попросил позвать родственников и шепотом объявил, что дом в Кисловодске дарит моей маме.
После смерти было найдено его письменное завещание, где Амирусейн с бухгалтерской тщательностью распределил все, что накопил за свою долгую жизнь; имя моей матери в этом списке не значилось.
Воля умершего была выполнена в строгом соответствии со списком. И лишь вопрос дома в Кисловодске остался нерешенным. В завещании Амирусейн называл его "Храмом воздуха", и если бы не указанный адрес, можно было подумать, что речь идет об известном ресторане.
Узнав о завещании, мама отказалась от прав на дом, как бы он ни назывался. Но и родня Амирусейна особого интереса к нему не проявляла: чтобы продать этот "Храм воздуха" надо было поехать в Кисловодск, оформить наследство, заплатить государству налог. В результате "Храм воздуха" продолжал числиться за ушедшим в лучшие миры Амирусейном, изредка кто-то из родственников ездил в Кисловодск на месяц-другой и жил под присмотром фотографа Эдика, который все ещё был очень деятелен, хотя и сильно постарел. (По праздникам от Эдика приходили поздравительные открытки, в которых он сообщал о состоянии дома; после развала СССР связь с ним прервалась.)
Через несколько дней после разговора в посольстве я разыскал Эдика и получил от него полную информацию о доме. Стало ясно, что при согласии наследников Амирусейна, президенту "Сибойла" будет несложно переоформить "Храм воздуха" на свое имя. Помощник обещал довести мой разговор с Эдиком до сведения президента, а я попросил напомнить о письме моего отца. В ответ он буркнул что-то невнятное; я попытался переспросить его, но не успел - он уже дал отбой. Повесив трубку, я подошел к окну.