Храм воздуха
Шрифт:
Уже засыпая, вспомнил Юсифа, который приходил к моим родителям, когда мне было года четыре. Он носил военную форму, но пальто на нем было гражданское. И как-то в присутствии многих людей я показал на него пальцем и крикнул: шпик! Все рассмеялись, Балададаш начал выяснять, почему я так думаю, и я ответил, что так считают мои родители. Отец очень смутился, но успокоился, когда выяснилось, что к такому выводу я пришел, услышав их разговор о каком-то фильме, где шпион под пальто носил военную форму. Мать часто со смехом вспоминала об этом случае, так же как и о том, как однажды, когда она показывала каким-то гостям свои новые покупки, я бросился в спальню и, к ужасу родителей, вынес оттуда две пары новых женских трусов, купленных в этот же день, но почему-то в рассказе мамой не упомянутых.
– И вот это, и вот это!
– вопил я, размахивая трусами.
– Это же тоже ты сегодня купила.
После возвращения из Кисловодска отец рассказал мне, что Юсиф вернулся с фронта сильно контуженным, его преследовали какие-то кошмары, иногда они заканчивались приступами падучей, и Юсиф подолгу не приходил в себя...
Об этих приступах я уже знал от старика фотографа, жившего по соседству с домом Амирусейна, в котором мы провели лето. По уверениям фотографа, он познакомился с Юсифом и Гюлей сразу же, как только они переехали в Кисловодск. Снимая мою семью на фоне знаменитых кисловодских достопримечательностей: у Стеклянной струи, в Замке коварства и любви, в Храме воздуха, - дядя Эдик, так звали старика, очень подробно рассказывал о том, что произошло с Юсифом и Гюлей в Кисловодске и об их единственном сыне, весьма преуспевшем в жизни.
Через многие годы, живя уже в Москве, я пытался познакомиться с сыном Юсифа и Гюли. В 1997 году ему исполнилось пятьдесят лет, к этому времени он стал президентом одной из самых крупных российских нефтяных компаний, и его юбилей довольно пышно отмечался и в Баку, и в Москве. Двумя годами позже отец отправил ему большое письмо, в котором напоминал о том, что является близким другом его покойного отца, и просил оказать финансовую помощь для оплаты дорогостоящей хирургической операции на сердце своего внука. Мои родители надеялись, что письмо не будет оставлено без внимания, а жена была в этом уверена: сын Юсифа просто обязан помочь внуку человека, без финансовой поддержки которого Юсиф ни жениться, ни переехать в Кисловодск не смог бы.
К этому времени я уже знал о Юсифе, его жене Гюле и их сыне больше, чем о самых близких людях. Почти каждый вечер в нашем доме возникал о них разговор, и чаще всего о той поре, когда Юсиф, вернувшись с фронта, добивался встречи со своей будущей женой, и только моя мать могла ему в этом помочь...
Земля дрожала; от нее исходил странный, нарастающий, ввинчивающийся в уши звук. "Полуторка" с побитым крытым кузовом на предельной скорости неслась по ухабистой дороге, вьющейся меж невысоких холмов. Гул все усиливался, заглушая взрывы снарядов. Впереди в темной клубящейся пелене возник наконец просвет, а с ним и надежда выскочить из полосы обстрела. Но вдруг машину подбросило, перевернуло в воздухе, и она грохнулась на землю колесами вверх. Из-под капота рванулись языки огня, кабину охватило пламя. Обе двери заклинило. Режущий барабанные перепонки звук прервался, наступила тишина, в которой Юсиф затих, прекратив тщетные попытки выбраться из кабины. Нестерпимый жар опалил лицо, руки - пламя подбиралось все ближе и ближе...
Открыв глаза, Юсиф увидел склоненное над ним женское лицо и не сразу узнал мою мать.
– Что с тобой? Ты что кричишь?!
Обведя нетвердым взглядом комнату, Юсиф увидел старый резной буфет, большой стол, покрытый плюшевой скатертью, стулья с кривыми, расшатанными ножками, занавески на окне из того же бордового плюша, бронзовую люстру с бисерной бахромой, свисающую с высокого лепного потолка, и вспомнил, что находится в доме моего отца. Сместив взгляд, Юсиф увидел, что сидит на стуле, держа на коленях свою кепку-восьмиклинку.
– Ты заснул, что ли?
– спросила моя мать, поправляя подол цветастого крепдешинового платья, плотно облегающего ее красивое тело профессиональной танцовщицы.
– Пойдем, поешь немного.
– Который час?
– Девять уже... Нет смысла ждать, не смогла она, наверное...
Из дальней комнаты доносились звуки патефона, голоса.
– Я посижу здесь.
– Да не придет она уже, - мать вытерла платком вспотевший лоб, - идем, посиди с людьми.
– Чуть позже.
Широким, плохо освещенным коридором (на окне, смотрящем во двор, темнели куски фанеры вместо выбитых стекол) мать прошла мимо общей кухни, где рядами стояли столики всех соседей, живущих в этой десятикомнатной квартире, к двери, из-за которой слышна была музыка.
В большой квадратной комнате с лепным потолком и высоченными, "венецианскими", как их тогда почему-то называли, окнами, собралось человек тридцать, чтобы отпраздновать семидесятилетие Балададаша.
Посреди комнаты плясали кудрявая пятилетняя внучка Балададаша Соня, ее мать - толстенная Ханым и счастливый виновник торжества, живот которого свисал, как полупустой бурдюк.
Мать подошла к моему отцу, хлопающему в такт музыке, и, нагнувшись к уху, шепотом пожаловалась на то, что Юсиф отказывается принять участие в общем веселье.
– Да пусть сидит, что он тебе мешает?
– Ну что он там один? Поел бы хоть.
Отец громко вздохнул и тем же длинным коридором прошел к своей комнате. Усталые веки, прикрывшие глаза Юсифа даже не дрогнули, когда он открыл дверь.
– Я за тобой, - решительно начал отец, и после долгих уговоров ему удалось вывести Юсифа из комнаты. За одним из поворотов коридора они увидели мою мать и какого-то мужчину, стоящего к ним спиной.
– Я тебя последний раз предупреждаю, - сказал мужчина. И отец узнал брата моей матери, Джавада.
– У меня есть муж, - голос моей матери звучал звеняще зло, - и это его дело.
– Если твой муж - тряпка, - возразил дядя Джавад, - то это не значит, что ты можешь позволять себе все, что угодно!..
– В чем дело?
– спросил отец, и выяснилось, что дядя Джавад недоволен тем, что моя мать сделала себе маникюр.
– Что с людьми происходит?
– обратился дядя к Юсифу.
– С ума все посходили. Стыд и совесть потеряли. Посмотри на её ногти. Будь я её мужем, с корнем бы их вырвал...
– Сейчас все красят ногти, - возразил мой отец.
Дядя скользнул по нему уничтожающим взглядом и, обращаясь к Юсифу, внушительно произнес.
– Объясни своему другу, что не всегда то, что можно другим, позволительно нам.
– Затем дядя повернулся к моей матери.
– А ты не заставляй меня дважды повторять одно и тоже, - дядя, задев плечом отца, направился к двери.
– Он их обрежет, я знаю, - обречено сказала мать, разглядывая свои тускло поблескивающие длинные ногти. По щекам её потекли слезы.