Храм воздуха
Шрифт:
На улице Гулам таинственно оглянулся и пошел к водяной будке на углу, потом, передумав, резко поменял направление и перешел на другую сторону, под деревья. Здесь он перевел дыхание и тревожным шепотом сообщил, что есть важные новости. Видимо, какие-то основания для столь странного поведения у Гулама были.
– Матери я ничего не сказал, - продолжал он.
– И ты не говори. Женщинам серьезные вещи доверять нельзя. Хотя мать твоя, конечно, надежный человек.
– Что случилось?
– теряя терпение, спросил Юсиф.
– Мой долг тебе сказать. Я сперва не хотел. Но потом понял, что не имею права... Есть вещи, которые скрыть невозможно. А впрочем, пусть Фируз сам тебе скажет.
– Фируз вернулся?
– Юсиф не поверил услышанному.
– А срок?!
– Сократили. За хорошую работу. Теперь едет с семьей в Соликамск какой-то... Ещё на три года. Он просил тебя разыскать. Вечером он уезжает. На один день приехал.
– Что-нибудь связанное с отцом?
– спросил Юсиф.
– А что ещё? Он у него на руках умер.
– Где Фируз?
– Прячется у родственников. Я покажу.
– Пошли.
– Лучше попозже. Когда соседи лягут. Он в Баку без разрешения приехал... Зачем тебе это стекло?
– Отрезать надо по размеру, чтобы вставить в окошко.
Гулам махнул проезжающему мимо инвалиду на коляске; тот подъехал.
– Алмаз есть?
– спросил Гулам. Инвалид освободил руку из деревянной колодки, которой отталкивался от асфальта (она имела специальную прорезь для пальцев), и вытащил из кармана "алмаз".
– Отрезать надо, - строго сказал Гулам и показал на стекло.
– Какой размер?
– спросил инвалид.
Юсиф с помощью нитки, прихваченной из дома, отмерил нужную длину и инвалид ловко, одним движением, разрезал стекло на две части.
– Дай ему папиросу, - сказал Гулам Юсифу.
Получив папиросу, инвалид покатил дальше; плохо смазанные подшипники шумели, но подталкиваемая обеими руками самодельная коляска довольно быстро набрала скорость на спуске...
Пока Юсиф вставлял стекло, мать закончила печь лепешки; чуть раньше она приготовила халву.
– Все готово, - сказала она, складывая лепешки в тарелку; в другую тарелку она положила халву.
– Прошу тебя, будь с ним поприветливей. Почему он тебе так не нравится, понять не могу! С детства ты его невзлюбил. И рубашку переодень.
Юсиф надел чистую рубашку и белые отцовские туфли, начищенные зубным порошком.
– Он все сделал, чтобы спасти отца, - сказала мать, - даже судье деньги предлагал. Но отец во всем признался. А в таких случаях, говорят, уже ничего не сделаешь.
– Она вздохнула.
– Наивный человек был твой отец, не мог врать.
– А зачем ему нужно было врать, - сказал Юсиф, - если он себе ни копейки не взял.
– Не знаю, - мать опять вздохнула, - но домой он ничего, кроме зарплаты не приносил. Иногда буханка или полбуханки оставались ему. А там о сотнях килограммов шла речь. Если не больше.
– И он подтвердил?
– Да, - сказала мать, - своими ушами слышала. А кому деньги отдавал, так и не сказал, сколько его ни вынуждали...
– Я пошел, - Юсифу не хотелось слушать такое об отце, даже если это и было правдой.
Сеид-рза жил в многоэтажном доме дореволюционной постройки неподалеку от Баксовета. Лифт поднял Юсифа на четвертый этаж, к свежевыкрашенной двери, на которой висел почтовый ящик с большим замком.
Открыла моя тёща Салтанат и искренне обрадовалась Юсифу, во всяком случае, так она утверждала, рассказывая по моей просьбе о его визите.
Юсиф пристроил тарелки с халвой и лепешками на столике с телефоном, снял туфли; дверь распахнулась, в прихожей появился мой тесть, высокий, дородный Сеид-рза.
– Юсиф, дорогой, где же ты пропадаешь? Я тебя жду, жду...
– он обнял Юсифа, прижал к груди.
– Ну-ка, дай я на тебя посмотрю. Говорят, ранен был? Ну ничего, до свадьбы всё заживет. Проходи в комнату.
В гостиной, стены которой были завешаны коврами, он усадил Юсифа за стол и попросил жену, вошедшую в комнату вслед за ними, принести чаю.
– Кое-что я о тебе знаю, - сказал он, накладывая Юсифу варенье, - потом все подробно расскажешь. А сперва о деле: где собираешься работать?
– Пока не знаю.
– Есть одно место. Временно. А когда сделаем тебе справку - сядешь за руль, - Сеид-рза был хорошо осведомлен о делах Юсифа.
– Все машины на заводе твои. Хочешь отцовскую? Или любую другую. А пока поработаешь на автобазе кладовщиком.
– На какой автобазе?
– Нашего управления.
– Какой из меня кладовщик?
– Справишься. Ты, как и отец твой, скромничаешь...
– он умолк ненадолго. Мать тебе рассказала?
– Да.
– Ничего не могли сделать.
– В голосе Сеид-рзы ощущалась неподдельная горечь, - старик почему-то пошел на признание.
Юсиф не мог понять, о каком признании идет речь, в чем должен был признаться его отец? Что за преступление он совершил?
– Ты не знаешь разве?
– А я в это никогда не поверю.
– Сам поверить не мог, - согласился Сеид-рза.
– Что поделаешь? Война! Не такое с людьми делала.
– Зачем ему столько хлеба? Может, он людям его раздавал? Голодающим...
– Может быть... не знаю. Все были поражены. Честнейший человек. Я пытался вытащить его. Нашел людей. Но он во всем признался и собственноручно подписался. Мать твоя слышала на суде. Мы были потрясены... А как ты? Что у тебя произошло? Воевал как герой - полно орденов?