Храм воздуха
Шрифт:
– Ну что ты говоришь? Подумай!
– Гюля продолжала говорить с какой-то несвойственной ей жалобной, просящей интонацией.
– Может уедем отсюда?
– Куда?
– Куда угодно... Мало ли есть мест?
– И что ты там будешь делать?
– Жить.
– Ты здесь не можешь на работу устроиться, - сказала Гюля.
– Кто тебя там возьмет?..
– Это пусть тебя не волнует...
– А мои родители? Представляешь, что с ними будет? И вообще... это же позор! Весь город будет знать. Что обо мне будут говорить?! Позор на всю жизнь. Никогда не простят.
– А я тебя,
Гюля не ответила на вопрос Юсифа; она отвернулась к стене и заплакала.
Юсиф подошел ближе, положил руку ей на плечо, она повернулась и спрятала лицо у него на груди.
– Что делать? Что делать?
– повторяла она, не переставая, и слезы, обильно льющиеся из её глаз, ощущались Юсифом сквозь рубашку.
Мне удалось познакомиться с сыном Юсифа в азербайджанском посольстве в Москве 2 марта 1999 года, на приеме по случаю праздника весны, Навруз Байрама. Он выслушал меня с вежливой приветливостью, но долго не мог понять, о каком письме идет речь. А когда окончательно выяснилось, что письма моего отца он не получал, я, в окружении множества жующих людей с рюмками в руках, начал торопливо рассказывать о болезни сына. При этом, конечно же, было упомянуто, что наши отцы были друзьями, а матери близкими подругами. Но по невнятной реакции я понял, что президент "Сибойла" почти ничего не знает о своем родном отце.
Виктор сидел в окружении соседей, родственников и друзей. Мой отец и дядя Джавад, который вскрывал очередную банку американской тушенки, оказались рядом и старались не встречаться взглядами.
– Где же ты пропадаешь?
– обрадовался Виктор.
– Все здесь, а тебя нет, он говорил по-азербайджански чисто, без акцента.
– Садись...
Какая-то тетка уступила Юсифу место, перед ним поставили чистую тарелку, налили водку.
– За твое возвращение, Витя, - сказал Юсиф по-русски.
– Тетя Маруся, поздравляю.
– Спасибо, сынок, спасибо, - тетя Маруся подложила Юсифу вареной картошки, - видишь, какая у нас радость...
– Как ты? Давно вернулся?
– Виктор погладил усы, ласково разглядывая Юсифа.
– Десяти дней нет, - ответила за Юсифа тетя Маруся.
– Работаешь?
– Нет ещё...
– Он же контуженный, - объяснила тетя Маруся.
– Это не страшно. С помощью Аллаха все преодолеем, - улыбнулся Виктор. Ты, кажется, что-то хочешь сказать?
– спросил он у Джавада.
– Я хочу, чтобы мы подняли бокалы за тетю Марусю, - Джавад говорил по-русски бойко, но смешно коверкал некоторые слова.
– Да пили за меня уже, - для виду воспротивилась тетя Маруся, хотя чувствовалось, что внимание товарищей сына ей приятно.
– Тетя Маруся нам всем как мать, - сказал Джавад, - с детства чуть что - к ней прибегали. Сегодня у всех нас большая радость, но больше всех радуется она. Давайте выпьем за её радость и в её лице за всех наших матерей.
Все дружно подняли бокалы.
– А твоя Гюля, говорят, замуж вышла?
– негромко спросил Виктор, пока Джавад говорил тост.
– За сына ювелира?
– Тебе кто сказал?
– Сволочи. Пока мы воевали они тут жизнь свою устраивали. Ну ничего, наведем порядок. Теперь наша очередь погулять!
На вокзальном перроне, у раздачи кипятка толкались люди с чайниками, бутылками, кружками. "Подельник" отца Фируз появился за несколько минут до отхода поезда Баку-Ростов в сопровождении родственников. Пока один из них предъявлял билет, а другие шарили глазами по толпе, опасаясь слежки, Фируз торопливо обнял Юсифа и сказал:
– Твой отец ни в чем не виноват. Его обманули. Он не знал, что накладные фальшивые.
– Почему же он на суде признался?
– Сеид-рза уговорил. Это его дела: миллионы наворовал за эти годы, а мы ничего не знали, возили себе хлеб по магазинам. А когда нас задержали, Сеид-рза договорился со следователем, они заменили накладные и получилось, что лишний хлеб как бы краденый: раз в накладных он не указан, значит мы, шофера, его сами украли с хлебзавода.
– А вы почему молчали?
– Сеид-рза уговорил: сказал, что за накладные ползавода посадят. А если мы промолчим, он на суде нас вытащит, мы-то ни в чем не виноваты. И вообще, сказал, что этот ворованый хлеб голодающим детям предназначался, детскому дому какому-то. Ну мы и поверили. А он на суд даже не пришел. И нам влепили по десятке.
– От чего отец умер?
– спросил Юсиф, когда родственники уже потащили Фируза к поезду.
– Сердце. Переживал очень, что люди так правду и не узнают.
– Фируз уже стоял на подножке; поезд тронулся, - Я все написал куда следует. Ответа жду. Проводник втянул его в тамбур.
– Если что со мной случится, знайте, что это дело рук Сеидрзы, - последние слова Фируза были обращены не только к Юсифу, но и к родственникам, оставшимся на перроне...
Ночью Юсиф проснулся от того же преследующего его уже много месяцев кошмара: опять его "полуторку" перевернуло, дверь заклинило, и он не мог выскочить из охваченной пламенем кабины. Видимо, он кричал во сне и разбудил мать. Дождавшись, когда она снова заснет, Юсиф встал, натянул брюки и вышел во двор.
Близился рассвет. Виктор спал во дворе на старой железной кровати. Юсиф присел на каменную ступеньку перед порогом и закурил. В небольшом курятнике под деревом дремали две соседские курицы; тут же неподалеку расположился дворовый пес Тузик; лениво приоткрыв глаза, он вильнул хвостом Юсифу и опять уснул.
Юсиф докурил папиросу, оделся и пошел к моему отцу. На улице уже появились редкие прохожие; в те годы даже незнакомые бакинцы здоровались друг с другом. Ответив на чье-то приветствие, Юсиф вошел в подъезд, поднялся по широкой мраморной лестнице на второй этаж и нажал одну из шести кнопок, столбиком выстроившихся рядом с дверью. Отец проснулся от первого же звонка.
– Что случилось?
– отец был в трусах, на руке поблескивали трофейные немецкие часы - подарок деда, вернувшегося с войны в звании полковника и без правой руки.
– Поговорить надо.
Отец посмотрел на часы.
– Знаешь, сколько сейчас?
– Сколько?
– Полшестого.
– Извини. Я боялся, что ты в институт уйдешь.
– В такую рань? Что я, псих что ли? Заходи.
– Лучше прогуляемся.
– Одеться можно?
– Можно, - улыбнулся Юсиф.
Мимо Девичьей башни они спустились к Приморскому бульвару, сели на скамейку.