Храм воздуха
Шрифт:
– Медалей, - уточнил Юсиф.
– Медали тоже неплохая вещь. А почему дезертировал?
– Я не дезертировал, - возразил Юсиф, - а домой поехал, когда война кончилась.
Сеид-рза рассмеялся.
– Слышал, слышал. Ну и правильно: что в окопах сидеть без дела. И сколько тебе дали?
– Два года. Но потом помилование пришло.
– Кто же тебя выручил?
– Не знаю.
– Кто-то просил за тебя, если помиловали. Так просто такие вещи не делаются. Ты чай пей, остывает.
– Спасибо.
– Значит с тобой мы решили. А я, честно говоря, уже обижаться начал. Жду, жду, а ты не приходишь. Мы же близкие люди, с отцом твоим росли вместе.
– Я знаю, - Юсиф отпил глоток чаю и встал...
Моя жена часто рассказывала мне и детям об отзывчивости своего отца; после поездки в Кисловодск самым ярким примером необыкновенной доброты Сеид-рзы стала бескорыстная помощь, оказанная Юсифу, который за сделанное ему добро отплатил черной неблагодарностью. В конце девяностых, когда жизнь нашего старшего мальчика оказалась в зависимости от того, поможет или не поможет нам сын Юсифа, и мы ждали ответа на письмо моего отца как приговора судьбы, она изводила нас упреками, что в этом письме не был упомянут важнейший, по её мнению, довод: в самое тяжелое для Юсифа время не кто иной, как её отец дал огромную сумму на приобретение дома, без которого Юсифу не удалось бы увезти Гюлю в Кисловодск. По логике моей жены, самим своим появлением на этот свет сын Юсифа и Гюли был обязан её отцу, Сеид-рзе...
Гулам семенил впереди, прихрамывая на одну ногу; он то и дело оглядывался, проверяя, не отстал ли от него Юсиф, и вдруг остановился.
– Тут камень должен быть, я специально его положил, чтобы запомнить, откуда нужно направо повернуть.
В спускающихся сумерках казалось, что дома вокруг пустыря, по которому они шли, отступают в темноту, расширяя его пространство.
– Здесь он был, - неуверенно сказал Гулам, шаря глазами по неровной глинистой почве, - точно помню, - наконец взгляд его наткнулся на какой-то камень, - вот он! Я же говорил!
– Это футбольные ворота, - сказал Юсиф, - видишь, рядом еще один лежит...
Гулам осмотрел и другой камень, заменявший вторую штангу ворот, и покачал головой.
– Это не тот.
Вернувшись к первому камню, он окинул взглядом дома вокруг пустыря и решительно пошел вправо. Чуть позже, когда они шли уже вдоль старого каменного забора, он неожиданно подпрыгнул и достал какую-то палку.
– Впереди собака, - объяснил он Юсифу, - я специально палку здесь положил, чтобы отогнать её в случае чего...
При этих словах раздался лай и из ворот, с которыми они поравнялись, выскочила здоровенная дворняга. Гулам проворно отбежал в сторону, отчаянно размахивая палкой. Юсиф собак не боялся, поэтому прошел мимо ворот спокойно. У следующих ворот Гулам остановился, осторожно оглянулся по сторонам; убедившись, что за ними никто не наблюдает, он попытался их открыть. Но ворота оказались запертыми изнутри. Чуть погодя настороженный мужской голос спросил:
– Кто там?
– Гулам.
– Какой Гулам?
– Я кричать не буду, - произнес Гулам с достоинством, - открой дверь...
Створка ворот медленно со скрипом приоткрылась на несколько сантиметров..
– Я был здесь вчера, - тихо сказал Гулам, - у Фируза.
– Нет его здесь, - сказал все тот же мужской голос.
– Как нет? Мы с ним договорились.
– Утром в девять часов будет на вокзале. Там где кран с кипятком.
– Он мне сказал...
– Уходите поскорей, - прервал голос, - сейчас облава будет.
Гулам аж подпрыгнул на месте и, не говоря больше ни слова, припустился рысцой по пустырю...
Вернувшись домой, Юсиф по приставной деревянной лестнице поднялся на крышу, прошел до того места, где она уперлась в стену соседнего двухэтажного дома, и, цепляясь за неровности старой каменной кладки, полез на крышу соседнего дома. Здесь он двинулся дальше и, перебираясь с крыши на крышу, добрался до конца квартала. Через неширокую улицу светилось окно, которое ему было нужно.
Балкон второго этажа закрывал Юсифа от случайных взглядов прохожих, и лишь из окна напротив был виден огонек, возникающий время от времени с равной периодичностью. Приглядевшись, на краю крыши можно было разглядеть невысокую фигуру, которая была видна, лишь когда зажигалась спичка, ненадолго освещая худое смуглое лицо, зато Юсифу в подробностях было видно, что делается в уютной, аккуратно прибранной комнате, перед окном которой он жег спички; он видел и крепкого, полноватого парня, мужа Гюли, сидевшего за накрытым столом, и Гюлю, которая, подав ему что-то, вышла, через некоторое время вернулась в комнату с чайником.
Потом она опять вышла и, вернувшись, подошла к окну. Увидела Юсифа. Некоторое время Гюля вглядывалась в темноту, дожидаясь, когда спичка зажжется ещё раз, и убедилась, что ей не померещилось, - на крыше соседнего дома действительно стоял Юсиф. Она быстро отошла от окна, что-то сказала мужу и вышла из комнаты.
Юсиф сунул спички в карман и тем же путем, крышами, возвратился домой.
– Где ты так запачкался?!
– мать бросилась за щеткой.
– Витя вернулся, сообщила она последнюю новость, счищая белые пятна с его брюк.
– До самого Берлина дошел. Мешок семечек с собой привез.
– Каких семечек?
– удивился Юсиф, пытаясь отнять у матери щетку.
– Обыкновенных. Весь двор их жарит. Военный трофей, говорит.
Юсиф рассмеялся.
– Ты заходила к ним?
– Конечно. Он тебя два раза спрашивал. Там все собрались. Поздравляют с возвращением.
– Я попозже загляну, - Юсиф отложил щетку.
– Ты меня не жди, мама, прошу тебя... Ложись.
Юсиф не сомневался, что Гюля обязательно прибежит к моим родителям, чтобы пожаловаться на его поведение. И потому не удивился, услышав её возмущенный голос, когда подошел к нашей двери в конце длинного коридора
– Ты представляешь? Совсем с ума сошел...
– А вот и он, - моя мать улыбнулась, когда Юсиф заглянул в комнату, и отставила утюг, которым гладила простыни. Гюля, увидев Юсифа, умолкла; стало слышно тиканье настенных часов.
– Ты понимаешь, что делаешь?
– Гюля прервала молчание сразу, как только моя мать вышла из комнаты; она говорила очень тихо, почти шепотом; глаза, полные слез, смотрели на него с мольбой.
– Ты совсем с ума сошел?
– Мы должны жить вместе, - сказал Юсиф.