Хранить вечно
Шрифт:
А утром пришло сообщение, что танки отброшены от шоссе, что со стороны Серпухова русские наступают.
Генерал поехал в объезд Тулы в передовые части. С ним двинулась и оперативная группа. Днем он встретился с танкистами, которые побывали на шоссе Серпухов — Тула.
— Почему вы отступили? — спросил он у командира танковой роты.
— Русские открыли ураганный огонь! Откуда у них снаряды, господин командующий? Откуда у них столько снарядов?
— Будет еще больше! — пообещал генерал. — Надо сделать еще одно усилие или будет поздно!
Командир дивизии доложил, что русские накапливаются для атаки, что здесь стало небезопасно для командующего. Генерал вернулся к командирскому танку.
В дороге поднялась метель. Стемнело. Исчезли все ориентиры, танки шли с зажженными фарами, но снежную круговерть фары не пробивали, впереди стояла млечная, плотная завеса.
Мела поземка, овраги вздыбились сугробами, склоны их оледенели. Водитель не успел затормозить, командирский танк с генералом сполз в овраг и зарылся в глубоком сугробе. Танкисты разожгли костер. По рации вызвали буксирный танк.
Генерал перешел в штабную машину. Она отапливалась.
Наступило четвертое декабря.
В три часа ночи пришел буксирный танк и поволок за собой по трассе штабную машину.
В кабинете Толстого горел камин, начальник штаба собирал донесения из частей, разбросанных южнее и восточнее Тулы.
— Что под Каширой? — спросил его генерал.
— Под Каширой нас теснят…
— Кто теснит?
— По нашим данным, танковая дивизия, стрелковые части и кавалерийская дивизия. Днем русские активно бомбили наши позиции…
Минул еще один день. Изо всех корпусов доносили, что наступление возобновить не удалось ни на одном из направлений. Наступающие части встречены огнем русских и контрударами при выходе на исходные позиции.
— Кто наступает, мы или русские? — задал вопрос генерал начальнику штаба и собравшимся в кабинете Толстого офицерам.
— Они контратакуют! — решился кто-то ответить на этот вопрос.
— Они контратакуют, а мы откатываемся назад?
Генерал встал.
— Властью, которой я облечен, в этот трудный час я приказываю повсеместно перейти к обороне и отвести войска на удобные рубежи для обороны! Я ответствен в едином лице перед командованием! Прошу немедленно выполнить приказ и довести его до войск, находящихся в соприкосновении с противником…
Генерал попросил всех работников штаба остаться при его переговорах с командующим группой армий.
— Господин фельдмаршал, — доложил он, — я отдал приказ о прекращении наступления. Мои войска отходят с ночными боями, и я вырабатываю сейчас со штабом линию, на которой им предстоит занять оборону…
— Где вы находитесь?
— Сейчас только с трудом пробился на передовой командный пункт с линии фронта между Серпуховом и Тулой… Все наши попытки выйти на исходные позиции для атаки были сбиты противником…
— Вы отдаете себе отчет в том, что вы не выполнили приказ высшего командования? — спросил после короткой паузы фельдмаршал.
— Я всю ответственность взял на себя и немедленно передам командование тому, кто сможет выполнить этот приказ! Я был бы счастлив сам об этом доложить фюреру!
Фельдмаршал обещал сделать все возможное, чтобы фюрера соединили с командным пунктом генерала.
— Вы будете пытаться убедить фюрера? — спросил начальник штаба.
— Иногда мне это удавалось! — ответил генерал.
— Это когда вы настаивали на наступательных операциях!
Генерал опустил веки.
В ожидании вызова из Берлина, через центр связи в штабе группы армий, генерал связался с командующими соседними армиями.
По всему фронту четвертого декабря ни одному крупному подразделению не удалось стронуться с исходных позиций для атаки.
Генерал вынул из папки, переданной ему разведчиками, газету «Правда». Попросил меня перевести отчеркнутые абзацы. Это была «Правда» от 27 ноября. Карандашные пометки стояли на передовой. Она называлась: «Под Москвой должен начаться разгром врага». Я перевел ее название.
— Пожалуйста! — подбодрил меня генерал.
Офицеры штаба сгрудились возле меня. Я переводил только отчеркнутые строчки:
— «Мужественное сопротивление частей Красной Армии задержало разбег фашистских полчищ. Они вынуждены перейти на медленный шаг. Они не мчатся вперед, как бывало, а ползут, обильной кровью поливая каждый свой шаг. Но они все же ползут! Значит, надо удесятерить стойкость защитников Москвы…»
— И вот уже не ползем! — уронил генерал. — Когда вышла эта газета?
Я назвал число.
— Неделю назад мы еще ползли! Дальше!
Я читал ровным голосом, стараясь ничем не выдать своего состояния. Меня познабливало от волнения.
— «…Под Москвой началась расплата за все кровавые злодеяния, за слезы и муки, которые фашизм причинил нам…»
Я остановился, опасаясь бурной реакции офицеров.
— Продолжайте! — приказал генерал твердым голосом.
— «…Уничтожив врага под Москвой, мы начнем уничтожение его на всей захваченной им территории…»
Генерал сделал мне знак, чтобы я остановился.
Все молчали, ожидая его реакции. Но генерал молчал, склонив голову над картой, расстеленной на столе, за которым были написаны и «Война и мир», и «Анна Каренина».
Занимался поздний мутный рассвет. Над деревьями струился иней, одевая окрестности туманом. Метель прекратилась еще ночью. Утро обещало мороз и солнце.
Генерал стоял у высокого окна и глядел сквозь морозные узоры на стекле, изредка поглядывая на часы. И вот раздался зуммер вызова. Он не рванулся к аппарату связи. Подошел к нему медленно, как бы переступая через какой-то незримый барьер.