Хранить вечно
Шрифт:
В кабинете Раскольцев вынул из кармана портативный магнитофон в форме портсигара, извлек оттуда бобину чуть побольше пуговицы от пальто, вложил бобину в коробку от лекарств, заклеил ее условным образом и вышел к Казанскому.
Коробочка с лекарством легла на шахматную доску.
— Не вскрывать! — приказал Раскольцев.
— Что? Что здесь? — шепотом спросил Казанский.
— Лекарства! И кончим об этом! Вы ничего не знаете! Вы передаете лекарства! Ваш ход!
Казанскому было не до игры. Он смотрел на доску, фигуры расплывались, он сделал какой-то ход.
— Возьмите себя в руки! — гневно остановил его Раскольцев. — Мальчишка! Вы в серьезном деле!
Казанский подвинул фигуру обратно.
Он делал ходы. Но каждую его ошибку Раскольцев заставлял поправлять. Партию надо было как-то кончать. Казанский взял себя в руки. Игра пошла.
— Вот так! — сказал Раскольцев. — Спокойно! Никто и ничего не узнает, если вы не распустите себя.
Сретенцев просмотрел круг знакомых Раскольцева. В поле его зрения попал и Казанский. Сразу же всплыли его поездки за иконами по деревням, посетители его мастерской, среди них — Нейхольд, полковник одной из разведслужб Эдвардс.
За Казанским было установлено наблюдение.
Получив «лекарство», он поехал домой.
Первый час ночи. Василий пустил оперативную машину почти вплотную за «Москвичом». Проводил его от дачи до мастерской. Казанский не сразу заметил «Волгу». Останавливался, останавливалась и «Волга». Казанский подъехал к подъезду дома. «Волга» медленно проехала мимо.
Тут же Василий мне позвонил домой и рассказал о своей проделке.
Я искренне испугался — он мог все сорвать своим экспериментом.
— Зачем это тебе понадобилось?
— Вы же дали свой телефон Раскольцеву… На что-то надеетесь! Я тоже надеюсь! У меня больше шансов!
Надо было ехать в управление, чтобы предотвратить возможность беды.
Василий сидел у меня в кабинете.
— Надеешься? — спросил я его.
— Придет он к нам, товарищ полковник! Придет! Слово даю! Иконку из-под полы продать, польститься на их похвалу — это одно дело! Нет у него никаких оснований впутываться в их дела. Страх его погонит к нам.
— А совесть? Нам важнее, чтобы он по совести пришел?
— Совесть! Хм! Она его сейчас крутит. Василий оказался прав.
…Казанский вошел в квартиру, запер дверь на все замки, обошел комнаты, кухню и туалет, осматривая каждый угол. Погасил свет и подошел к окну. Осмотрел переулок. «Москвич» стоял у подъезда, переулок был безлюден.
Неужели ему показалось, что «Волга» шла за ним? Зачем они петляли, так же как петлял и он? Что это такое? Кто же тогда за ним следил? Не Раскольцев ли с Нейхольдом и Эдвардсом? Проверяли… А если это чекисты? Он же читал в каких-то книгах, что никто не арестовывает сразу шпионов, им дают работать, но под контролем. Может быть, все давным-давно о нем известно, а он и не знает, что все о нем известно-Казанский на мгновение представил, как бы он себя чувствовал, если бы вдруг та «Волга», которая следовала за ним, остановила бы его. Куда он дел бы эту коробочку с «лекарствами»? Она ее вскрыли бы и все! И жизни конец, и всему-всему конец! А если взяли Раскольцева? Профессор Раскольцев… родился он после революции. Никогда Казанский за ним не замечал ничего настораживающего, он от политических разговоров обычно уходил. Плен? Плен… А если?..
И Казанский похолодел.
Рассуждение его в ту минуту было не лишено логики. Если Раскольцев был запутан в плену, то гестаповцами. И если он сегодня работает на Эдвардса, то это чистой воды шпионаж. А тут еще рядом Брунов. Система спасения миллионов людей от атомных взрывов, от радиации.
Может быть, ему все это кажется, может быть, это всего лишь валютная сделка? А зачем он им понадобился? Разве о валютной сделке вел речь Эдвардс? «Нечего притворяться!» — сказал себе Казанский.
Он опять подошел к окну. По переулку шел, покачиваясь, пьяный. Остановился возле «Москвича», постоял и исчез в подворотне.
Следят!
Звонко прогремел в ночной тишине телефонный звонок. Казанский похолодел, не сразу взял трубку. Голос Раскольцева:
— Как себя чувствуете, Женечка?
— Отлично! — твердо ответил Казанский.
— Подъем душевных сил? — иронизировал Раскольцев.
— Да нет, сел вот посмотреть на свои картины…
— Это хорошо! Плюньте на мелочи жизни… Спокойной ночи! В трубке послышались гудки отбоя.
В ту минуту Казанский не мог еще себе объяснить, почему он слукавил с Раскольцевым. Он уже ощутил между собой и Раскольцевым непроходимую пропасть.
Казанский метался по мастерской. Он положил на стол коробочку и делал вокруг нее круги. Велико было у него искушение открыть ее, но боялся, боялся какой-нибудь ловушки, что в коробочке скрыт проверяющий его механизм. Он был прав — вскрыть ее могли только специалисты.
Раздался опять телефонный звонок. Он снял трубку.
— Алло!
В трубке послышался незнакомый голос:
— Здравствуйте, Евгений! Я от Алексея Алексеевича! Началось! Казанский едва сдерживал себя, чтобы не закричать. Однако ответил:
— Слушаю вас!
Глуховатый голос спокойно продолжал:
— Вы интересовались картиной «Ангел пустыни». Я могу завтра вам ее показать… Я прошу вас подойти завтра в половине седьмого вечера к памятнику Пушкину. Идти от Никитских ворот по Большой Бронной…
В трубке отбой…
Казанский рассказывал, что именно в эту минуту он решился идти в Комитет государственной безопасности. Но как идти? А если они следят? Позвонить?
В голове все смешалось. Казанский схватил коробочку, ключи от машины и кинулся по лестнице впиз. Он вскочил в машину и помчался… на вокзал. Решил ехать в Ленинград, в Ленинграде за ним они не уследят!
Он побежал за билетом, оставив машину у подъезда вокзала. Кассирша объявила:
— Все поезда ушли, молодой человек!
Он вернулся к «Москвичу», у машины стоял милиционер. Опять испуг. Милициопер спросил, его ли это машина. Казанский чуть было не отрекся от машины.
— Не-е-е… Не знаю! — ответил он.