Хранить вечно
Шрифт:
— Он нашел вас во Львове… Ветер дует с запада. Мрачные грозовые тучи движутся на восток…. С запада — на восток.
Этот солдат слово в слово повторил прощальную фразу Кемпенера. Его слов никто не слышал, кроме нас с Марией.
— Вы помните имя вашего друга? — спросил Грибль.
— Вильгельм Кемпенер!.. — ответил я шепотом.
Грибль приложил палец к губам и оглянулся. Разговор наш затягивался. Но и не было ничего неестественного в том, что часовой у ворот тщательно проверяет мой пропуск и производит обыск. Обшаривая мои карманы, Грибль говорил шепотом, что он приехал в этот лагерь по заданию Кемпенера, что у Кемпенера свои планы относительно заключенных в лагере по улице Яновского, что Кемпенер надеется прежде всего на мою помощь. У него не пропала вера в меня…
Ну как же мне было не воспользоваться такой неожиданной возможностью? Я попросил передать продукты, полученные у Ванингера, моей жене.
На меня обрушился град вопросов: где моя жена? Кто ее укрыл? Откуда я знаю этого рабочего? Можно ли ему верить? Мои ответы успокоили. Только после этого Фриц Грибль взял передачу.
Я тогда еще не знал, что оказал огромную услугу Кемпенеру: связал его с надежными людьми во Львове.
Охранник и заключенный. Надо знать, как затруднены были наши встречи… Мы переписывались. Письма клали в тайник, который практически всегда находился под охраной Грибля.
Грибль интересовался людьми, которые работали со мной, их настроением, взвешивал возможность вовлечь их в организацию. Я должен был найти среди заключенных людей, готовых к прямой схватке с фашистами.
Я знал, что все, кто со мной работал в лагере, ненавидели фашизм в одинаковой степени. Но все ли готовы вступить с ним в вооруженную схватку? Когда-то ведь не вступили. Или равнодушно отвернулись от того, что происходило на их глазах, или же сочли ниже своего достоинства бороться против хулиганствующих молодчиков, не угадывая за этими молодчиками будущей силы.
Я начинал понимать, что какие-то силы сколачивают огромные людские массы, чтобы привести их в движение против фашизма. У каждого из нас остались тесные и прочные связи на родине. В Австрии, во Франции, в Германии. Каждый из нас, несомненно, мог привести в движение и других, неизвестных Кемпенеру людей. Мы — как головы дракона: одну срубишь, вырастают три.
В нашей маленькой группе, в аккумуляторной мастерской, я мог не опасаться провокаторов. Здесь как в капле воды преломилась вся абсурдность гитлеровского режима.
Профессор физики из Берлинского университета, доктор технических наук, специалист по аэродинамике, французский химик, бельгийский хирург — разнорабочие. Не нашлось этим специалистам с мировой известностью другого занятия… Ну что же… Контакты я установил. Мы и без Грибля были тесно связаны друг с другом. Спали на одних нарах. И в общем-то, без труда выяснили, что каждый из нас готов на любые испытания, лишь бы включиться в борьбу.
Шел 1942 год. Мы получали скудную информацию. Но все относительно. Может быть, для людей малосведущих известие о прорыве гитлеровских войск к Волге означало победу рейха. У нас на зарядке аккумуляторов работал крупный немецкий специалист по военной истории. Его исторические концепции не устраивали Гитлера. Его заставили пройти полный круг гитлеровских концлагерей. После попытки бежать он попал в львовский лагерь на улице Яновского.
Громкоговорители, установленные на электростолбах в лагере, изрыгали бравурные марши, через каждые полчаса диктор зачитывал сообщения, что немецкие войска вошли в Сталинград.
А наш военный историк ликовал. «Это начало конца! — возгласил он. — Если бог захочет наказать, он сначала отнимет разум!»
С железной логикой он доказал, что, растянув коммуникации, выйдя к Волге, Гитлер ускорил свое крушение…
Наступили сентябрь и октябрь… В победных реляциях недостатка не было, но наступление приостановилось. Предсказания военного историка начинали сбываться.
«Аккумуляторная кислота», которая шла к столу Ванингера, была надежной для нас защитой. Но он же враг наш! Он воюет против наших близких, а мы услаждаем его жизнь ликерами.
Есть же у человека совесть! Она нас звала к каким-то свершениям, чтобы помешать ванингерам. У меня была еще одна печаль — Мария. Но я не мог даже повидаться с ней. Я никуда не выходил с территории лагеря, если не считать отлучек по нуждам гестапо. Именно в эти дни я ездил несколько раз ремонтировать машину Ванингера. Игра в кошки-мышки. Уезжаешь и не знаешь, вернешься ли после этого ремонта. Нет, я не боялся, что не справлюсь с какими-нибудь техническими задачами. Просто по капризу, под настроение, или по указке сына, или чтобы попробовать парабеллум, Ванингер мог меня пристрелить как собаку.
Все чаще и чаще мои мысли обращались к моему странствующему рыцарю. Жил образ, созданный моей фантазией, образ бойца, который сражался на баррикадах, когда мы тлели, не грея никого, за каменным забором лагеря.
Где же ты, Вильгельм Кемпенер? Что же ты забыл своего пилигрима? Почему в самый трудный час тебя нет рядом? Я привык, что ты исполняешь свои обещания. Почему молчит твой посланец?
Однажды к нам явился Хоцингер. Он долго осматривал оборудование мастерской. Заговаривал с заключенными, лазил по машинам, которые стояли в ремонте. Он проявлял удивительное беспокойство. Я понял, что он хочет что-то сказать, и неотступно следовал за ним. Он улучил минуту, когда мы остались одни.
— Господин Эльсгемейер, — сказал он, — я знаю, что ваша жена еврейка. Вы дали показание на следствии, что она ушла из Львова вместе с Красной Армией. Я не верю этому показанию. Вы можете оставить в силе свое утверждение. Через несколько дней шеф гестапо Герман Ванингер предпримет во Львове массовое уничтожение евреев. Это будет значительно страшнее, чем Хрустальная ночь в Германии. В нашей мастерской работают несколько евреев. Я напомнил Ванингеру, сколь ценную продукцию выпускает мастерская. На этот раз он не внял и этим соображениям. За городом уже роют рвы, куда будут сбрасывать трупы.
Хоцингер пристально смотрел: мне в глаза, но я боялся ему довериться. Я слушал его, опустив глаза, с бесстрастным лицом. Я сказал, что меня это касается так же, как и других немцев, и спросил, что от меня требуется. Он хотел предупредить. Может быть, когда-нибудь я вспомню об этом его предупреждении.
Хоцингер мне сообщил, что приказ о массовых уничтожениях евреев вводится в действие по всей Европе. Он мог мне не объяснять, что это значило.
Я передал свой разговор с Хоцингером Фрицу Гриблю. Он уже знал о готовящейся акции. Он сказал, что час, к которому я готовился, близок. Настало время побега. Здесь ни я, ни мои товарищи не нужны организации. Мы нужнее там, где у нас найдутся связи, в тех странах, где мы жили, где оставили своих близких люден. Все сошлось, как я и предполагал.