Хранитель драконов
Шрифт:
Элис стиснула зубы, на глаза навернулись жгучие слезы. Интересно, догадается ли он, насколько ценны ее заметки? Или они сгинут в библиотеке досужего коллекционера, не подозревающего, какое сокровище он приобрел? Или, еще хуже, кто-нибудь выдаст ее работу за свою. Использует ради собственной выгоды знания о драконах и Старших, добытые ею с таким трудом.
Думать об этом было больно. Нет, нельзя допустить, чтобы так обошлись с плодами ее усилий. Нельзя разбить себе жизнь таким дурацким, детским способом. Она должна вернуться домой. Вот и
Понимание это ранило ее, словно острый нож в сердце, и Элис горько заплакала. Она плакала так, как не плакала много лет, всхлипывая и содрогаясь, и ей казалось, что вместе с нею содрогается весь мир. Наконец шторм остался позади. Элис чувствовала себя совершенно избитой, как будто ее поколотили или она упала с высоты. Взмокшие волосы прилипли ко лбу, из носа текло, голова кружилась. Она встала. Все тело болело. Слепо пошарив вокруг, Элис нашла свою рубашку и вытерла лицо, нимало не заботясь о том, что пачкает ее. Какая теперь разница? Что вообще сейчас имеет значение? Элис снова вытерла лицо сухой частью рубашки и бросила ее на пол. Слезы ушли, не принеся облегчения, — как обычно. Она вздохнула. Время сдаваться и отступать.
В дверь решительно постучали. Руки Элис непроизвольно поднялись к лицу. Она вытерла щеки и пригладила волосы. Ее не должны видеть такой. Она откашлялась и постаралась, чтобы голос ее звучал всего лишь заспанно:
— Кто там?
— Седрик. Элис, могу я поговорить с тобой?
— Нет. Не сейчас, — ответила она не задумываясь.
Печаль вдруг снова обернулась яростью. Вернулось головокружение. Элис оперлась о стол. За дверью была тишина. Затем опять раздался напряженный голос Седрика:
— Элис, боюсь, я вынужден настаивать. Я вхожу.
— Не надо! — воскликнула она.
Но он уже распахнул дверь, и комнату залил послеполуденный свет. Элис отпрянула и отвернулась.
— Что тебе нужно? Я пакую вещи. Скоро буду готова.
Конечно, она лгала.
Седрик был безжалостен. Он широко открыл дверь. Элис наклонилась поднять с пола рубашку — так, чтобы оказаться спиной к нему, — потеряла равновесие и чуть не упала. В два шага Седрик оказался рядом и подхватил ее. Она с благодарностью ухватилась обеими руками за его предплечье и призналась:
— У меня кружится голова.
— Это баркас плывет по реке.
И тут Элис поняла, что баркас действительно движется. В дверном проеме она увидела, как плывут назад гигантские деревья. Головокружение объяснялось тем, что у нее под ногами плавно покачивалась палуба. И оно прошло.
— Мы отчалили, — удивленно сказала она.
В это невозможно было поверить. Элис возразила Седрику и выиграла. Баркас нес ее вверх по реке.
— Да. Отчалили, — отрывисто ответил он.
— Мне жаль.
Элис удивилась произнесенным словам. Она не была виновата ни в чем и все же извинялась. Когда для нее стало естественным просить прощения, если она хотела что-то получить?
— Мне тоже, — ответил Седрик.
Он глубоко вздохнул, и Элис вдруг ощутила,
Ее размышления прервал тихий, полный сожаления голос:
— Элис, это безумие. Мы только что отправились в плавание неизвестно куда, в места, которые даже на карты не нанесены. Это затянется на недели, если не на месяцы! Как ты могла? Как ты могла так просто отказаться от своей жизни?
На нее снизошло спокойствие, а потом и радость, от которой вновь закружилась голова. А мягко покачивающийся баркас закружился вокруг нее. Седрик прав. Она оставила все позади.
— Отказаться от своей жизни, Седрик? Я с радостью сбежала бы от того, что ты считаешь моей жизнью. Часами сидеть за столом, царапать пером, жить тем, что случилось столетия назад. Обедать в одиночестве. Ложиться в постель в одиночестве.
Горечь этих слов явно потрясла Седрика.
— Ты вовсе не должна обедать одна, — хрипло проговорил он.
— Я и в постель не должна ложиться одна. Выходя замуж, женщина ожидает, что за обедом и в постели с ней будет ее муж. Когда Гест сделал предложение, я решила, что мне больше на надо бояться одиночества. Я думала, он будет со мной.
— Так Гест и так бывает с тобой, когда может. — Седрик возразил неуверенно, возможно, потому, что знал, что это ложь. — Он торговец, Элис. Ты ведь понимаешь, его занятие предполагает поездки. Если он не будет ездить по делам, то не сможет заработать и обеспечить тебе ту жизнь, которую ты ведешь…
Элис не дала захлопнуться этой словесной ловушке — слишком часто она туда попадала в первые годы замужества. Затягивающаяся петля неизбежно служила доказательством, что, жалуясь на одиночество, она думает только о себе — ночь за ночью, неделя за неделей.
— Ты не понимаешь, Седрик. Дело не в том, что он столько времени проводит в разъездах. Меня это больше не волнует. Я не тоскую по нему. Знаешь, Седрик, что хуже всего? Что я рада, когда его нет. Не потому, что мне нравится быть одной, я к этому привыкла. У меня это хорошо получается — быть одной. Когда его нет, я не думаю о нем. Я не гадаю, с кем он и как с ней обращается.
Элис внезапно умолкла. Она обещала Гесту, что больше никогда не обвинит его во лжи, никогда не выскажет ему таких подозрений. Седрик был при этом и слышал ее обещание. Элис плотно сомкнула губы.
Ее слова смутили Седрика. Элис ощутила, что он слега подвинулся, как будто хотел отстраниться от нее, но не знал, как поделикатнее высвободиться из ее рук. А она внезапно поняла, что ее подозрения небезосновательны. Сейчас у Геста кто-то есть, и Седрик об этом знает. Знает — и чувствует себя виноватым в том, что покрывает Геста. Элис решила избавить его от этой вины.