Хранитель Силы
Шрифт:
Когда выбрался второй, никто не заметил — все заслоняла спина, однако рядом с толстым очутился тонкий, в шинели и каске — этакий типичный гитлерюгенд. Они подошли к стальному заборчику перед костелом и оказались в пяти метрах от разведчиков.
— Я говорил тебе, — громко сказал маленький солдат ломким подростковым голосом. — Костел разбит американской авиацией.
— Не имеет значения, Томас, — отозвался генерал. — Даже в разрушенном и покинутом храме идет служба.
— И священника там, наверное, нет…
— В этом костеле мы с тобой можем молиться без него. Ты умеешь искренне молиться?
— За нас молится фюрер.
Генерал
— Господь нас всех лишил разума.
— О чем они говорят? — в ухо зашептал старшина. — Ни слова не пойму… Он или нет? Вообще-то похож, но что за мальчик с ним?
Пронский сделал знак — молчать. В это время шофер развернул машину поперек дороги и въехал в проезд между костелом и соседним домом: если прятали автомобиль, значит, приехали тайно и не хотели попадать кому-либо на глаза. Генерал начал подниматься по ступеням и прежде, чем наступить, сдвигал сапогом битую черепицу. Мальчик ступал за ним след в след.
— Нужно оставить оружие у входа, — поднявшись к двери, сказал генерал и достал из-под пальто пистолет. — У тебя есть оружие, Томас?
— Зачем оставить? Идет война, а мы солдаты. Что если в костеле противник?
— Такого не может быть, сын, мы находимся в Берлине. Бог не допустит русских в сердце Германии. Так что положи все, вплоть до ножа, вот здесь, на ступенях.
— Не понимаю, мой генерал! Зачем вы бросили пистолет?
— В храм следует приносить только душу и сердце — то, что принадлежит Господу.
— Сердце солдата принадлежит фюреру, мой генерал!
— Послушай меня, Томас, — генерал повернулся спиной ко входу. — То, что ты сказал, нужно забыть. Я весьма огорчен, неужели мой сын так глуп, что повторяет чужие слова? Повторяет, не вдумываясь в смысл. Тебе уже тринадцать лет!
— Это вражеская пропаганда, мой генерал!
— Почему ты называешь меня по званию, Томас? Я твой отец!
— Да, вы отец, но вы генерал фюрера, а я его рядовой солдат.
— Хорошо, хорошо, — сдался тот. — Называй, как хочешь, но оружие не вноси в костел. Покажи свои карманы. Я знаю, мальчики очень любят оружие и набивают карманы пистолетами и гранатами.
— Мой пулемет остался в крепости. Он очень тяжелый, станковый… А почему вы оставили нож? Он у вас на поясе…
— Он мне понадобится во время молитвы…
— А чего они базарят? — Сыромятнов горячо задышал в ухо Пронскому.
— Ты что, вообще не знаешь немецкого? — зло спросил Пронский.
— Ну, так, хенде хох, шнель, шиссен… А когда было учить?.. Товарищ полковник, кто они такие?
— Вроде бы, отец и сын… Молчать.
Генерал погладил мальчика по голове.
— Все будет нормально, Томас… Я очень хотел привести тебя в этот костел. Здесь излечиваются все недуги… Самые страшные недуги. Твоя мать зачала тебя только после того, как молилась здесь сто двенадцать дней. И мы так радовались…
— В костеле кто-то есть, я чувствую. Какая-то сила…. — гитлерюгенд шагнул вперед, но отец удержал.
— Здесь только высшая сила — Божественная, Отца, Сына и Святого Духа. Это замечательно, что ты чувствуешь ее, значит, еще не все потеряно. Идем, когда-то надо войти в храм.
Они прошли сквозь распахнутые двери, и на Пронского пахнуло смесью затхлости стареющей плоти и тяжелого одеколона. Генерал включил фонарик и повел за собой мальчика в глубь костела.
— Иди займись шофером, — приказал Пронский старшине. — Без шума.
Сыромятнов прислонился к стене, стащил сапоги, аккуратно намотал портянки на голенища и поставил за колонну. Выпавший нож сунул в рукав и тут же беззвучно пропал в темноте. Пронский двинулся на свет свечей тем же маршрутом, по которому прошли генерал с сыном, и, чтобы скрыть шорох щебня под ногами, не раскрывая рта, горлом потянул тончайший, воющий звук. Два маленьких огонька под распятием почти сливались, и мерцающего, приглушенного света хватало на все пространство храма, кажущегося от этого огромным, и звезды на небе горели ярче, словно приблизились к земле. По мере приближения к молящимся, звук становился мощнее и ниже; отраженный от стен, он уносился ввысь, и уже оттуда падал на головы, усиленный во много раз.
— Что это, мой генерал? — сквозь бормотанье отца, спросил сын. — Я слышу голос… Нет, гул!
— Это глас неба, Томас… Нас услышал Господь! Молись!
— Нет… папа. Звук похож на вой самолета. Да, я много раз слышал! Это русский пикирующий бомбардировщик!
— Не бойся, сын… Русские самолеты улетели. Нужно молиться, Томас. Повторяй за мной…
Мальчик зажал уши.
— Неужели ты не слышишь, папа! Это летит бомба! Это наша смерть!
— Сюда уже попадала бомба, Томас, — генерал обнял его. — Вторая уже никогда не попадет. Поверь старому солдату… Ты умрешь не от бомбы. Я же когда-то рассказывал тебе об Аврааме и его сыне Исааке? Помнишь эту библейскую историю?
— Нет, я ничего не помню.
— Ты был уже взрослым, Томас, и должен помнить. Господь потребовал от Авраама принести в жертву своего сына, отдать самое дорогое…
— В нашем взводе говорят, когда пойдут русские, мы их принесем в жертву. А для того чтобы быть храбрым солдатом, надо съесть горячую печень врага. Или его сердце…
За три шага от них Пронский вытолкнул из глотки звук, напоминающий короткий рык льва, и первым, схватившись за голову, осел генерал. Грузный и толстый, он взвихрил из-под себя столб пыли, который потянулся вверх, и в этом дымном, озаренном свечами столбе, как в пожаре, забился, заметался подросток. Насмерть перепуганный и безумный, он не мог кричать и лишь раскрывал рот, тараща глаза.
Пронский спутал по рукам и ногам мальчишку, затем приступил к толстому генералу, лежащему, как соломенный матрац. Снял с пояса эсэсовский кинжал, засунув под каменную глыбу, сломал его и лишь потом стал вязать генерала. Закончив с ними, открыл и заглянул в чемоданчик — подростковый костюмчик, ботинки и плащ. Никаких документов!
В это время на свет свечей пробрался старшина.
— У меня все готово, — доложил. — Шоферюга не пикнул.
— Вытаскиваем этих! — полковник поднял генеральскую тушу с битого кирпича. — Шагайте, барон!