Хранители Кодекса Люцифера
Шрифт:
Альбрехт угрюмо посмотрел на него.
– Надо было приказать отрезать язык этому старосте, – буркнул он.
Казначей резко отвернулся.
– Делайте то, что не можете никому приказать сделать, – бросил он через плечо и зашагал прочь. – Счастливого Рождества.
Альбрехт фон Седльницкий тупо уставился ему в спину. Губы его шевелились. Мировоззрение министра пошатнулось до самых устоев. Небо за деревьями начало розоветь. Откуда-то донесся тонкий звон колокола, зовущего к вечернему богослужению в сочельник. Вечерняя заря просвечивала, как кровь, через запорошенные белым снегом деревья – или как отблеск могучего, пожирающего всю землю зарева. Перезвон церковных колоколов звучал подобно тревожному набату, предупреждавшему о пожаре, который пылал уже на весь горизонт. Альбрехт задрожал от неожиданно охватившего его страха.
1618: Часть I
Крепость и сила принадлежат смерти.
1
Игнац фон Мартиниц не знал, должен ли он чувствовать себя польщенным или раздосадованным. Мысли его текли медленнее чем обычно. Он приписал это странной вибрации, наполнявшей его мозг с тех пор, как он приехал в Пернштейн. То, что от него потребовали покинуть Прагу – от него, с которого в любой момент можно было лепить образ идеального пражанина, от него, дитя уголков, переулков и мостовых как Малой Страны, так и Старого Места, от него, некоронованного короля площадей самого красивого города в мире (по меньшей мере в том, что касалось его собственной оценки), – было уже само по себе изрядным нахальством. Но то, что это было связано с длительнымпутешествием по стране, в которой в такое время года даже самые жадные до барышей торговцы не решались пуститься в путь, делало требование еще более дерзким. И то, что путешествие следовало предпринять в Моравию, о которой все знали, что край света если и не находится прямо там, то во всяком случае оттуда его можно разглядеть, довершало все дело. Старый замок. не произвел на него никакого впечатления. Если уж на то пошло, он был рад, что ему не приходится здесь жить.
Но почему-то ему было трудно противостоять приглашению, исходившему прямо из дома рейхсканцлера, да к тому же написанному нежной рукой прекраснейшей женщины Богемии – Поликсены фон Лобкович. Игнац был в достаточной степени эстетом, чтобы ценить женскую красоту, а супруга рейхсканцлера, несмотря на то что по возрасту она годилась емув матери, была весьма щедро наделена красотой. Кроме того, никогда не повредит иметь связь со вторым по могуществу человеком в Богемии (ну ладно, с третьим, потому что между кайзером и всеми остальными по-прежнему находился старый кардинал Хлесль). И прежде всего совсем не мешало бы упасть на хвост одному из денежных мешков, наполненных выплатами по долговым обязательствам. К тому же у него не возникало никаких сомнений, что требование было необоснованным. Разве он, Игнац, рвался посетить бордель с этим простофилей? Ничего подобного, его пригласили! И Игнац совершенно четко помнил: речь шла о том, что платить по счету будет пригласившая сторона.
Разумеется, ему стало ясно, что знакомство с этим толстосумом произошло вовсе не благодаря его природному обаянию, а скорее тому обстоятельству, что его дядя, граф Ярослав, был одним из королевских наместников. Но это больше не мешало Игнацу. Человеку с его вкусом и стилем жизни явно не будет хватать апанажа, [22] который его дядя благоволил выплачивать рано осиротевшему Игнацу. Если человеку не остается ничего другого, кроме как восполнять недостающие суммы в годовом балансе с помощью приглашений, банкетов и проданных с их помощью положительных замечаний и нашептываний в ухо королевскому наместнику, то следует радоваться этому в полной мере. А поскольку ухо дяди Игнаца было чрезвычайно восприимчивым, приглашения заканчиваться не желали. Кто-то другой на месте Игнаца, возможно, задался бы вопросом, не зиждутся ли столь тесные отношения Дяди и племянника на том факте, что Игнац обладал поразительным физиономическим сходством с графом Ярославом, хотя Ярослав и его брат совершенно не были похожи друг на друга. Но Игнац решил, что и из данного факта нужно извлечь максимум пользы, дабы наслаждаться его следствием.
22
Содержание, предоставлявшееся некоронованным членам королевской семьи в виде рент с земельных угодий.
В любом случае просьба торговца сопроводить его в бордель… сначала Игнац заподозрил, что любезный купец собирается использовать его лишь как средство открыть для себя дверь в аристократическое общество, поскольку данное заведение обслуживало исключительно представителей Церкви и дворян, немного возгордился данным фактом. Однако новый знакомец Игнаца был встречен с такой сердечностью, будто он какой-то прелат. Игнац же, чьи финансы позволяли посещать данное заведение лишь в очень редких случаях, твердо решил воспользоваться подвернувшейся возможностью. Очень скоро он заприметил нежное создание, с которым возжелал уединиться для более близкого знакомства. К сожалению, ситуация оказалась трудно прогнозируемой, и много разбитого движимого имущества и расквашенных носов появилось, прежде чем его, Игнаца вытащили из-под ушата и опознали в нем зачинщика драки Игнацу следовало бы покинуть заведение, вместо того чтобы прятаться под ушатом. Но сначала ему показалось, что лучше спрятаться, чем бежать, проталкиваясь сквозь толпу колотящих друг друга посетителей борделя и вышибал, которые будут таращиться на него. Человек крепок задним умом, и особенно это касается тех случаев, когда – задним же умом – понимаешь, что нежное создание вовсе не принадлежит к выставленному ассортименту борделя, а является ближайшим родственником богатого торговца из Прессбурга, пытавшимся свою первую деловую поездку в Прагу использовать во всех отношениях. Как бы там ни было, вследствие того, что движимое имущество, оконные стекла, посуда, бочонок чертовски дорогого токайского были разбиты, прозвучали ненавистные слова «возмещение ущерба». Пригласивший Игнаца человек, услышав о размере нанесенного убытка, неожиданно потерял интерес к тому, чтобы завести хорошие отношения с семейством королевского наместника, и стал заботиться о том, чтобы деньги заплатил кто-то другой, предпочтительно тот, кто его и причинил. Игнаца это весьма позабавило. В результате толстосум все же признал за собой факт приглашения и оплатил все, а его угрозы вытащить из Игнаца всю зря потраченную сумму летели тому в спину, когда он, смеясь, убегал прочь по улице.
Впрочем, ситуация была не такой уж и забавной. Два года назад дядя оказал Игнацу большую любезность, связанную с ужасающей по своим размерам взяткой", и Игнац боялся, что потеряет расположение старика, если речь снова зайдет о чем-что, возможно, погубит восстановленную репутацию графа. Молодой человек принял приглашение Поликсены Лобкович не без задней мысли о том, что ему, дай-то бог, удастся извлечь какую-нибудь пользу из подобного интереса к собственной персоне и что тогда он будет в состоянии удовлетворить все более настойчивые притязания торговца.
Когда по прибытии слуга отворил ему дверь в помещение, куда его пригласили, и повел по коридорам замка, Игнац нацепил на лицо свою самую обольстительную улыбку. Он знал, что женщины всегда готовы помочь такому мужчине, как он.
Общество, ожидавшее молодого человека в одной из комнат, расположенной в конце центрального коридора, сначала потрясло его. До этого момента он видел Поликсену Лобкович лишь издали. Он был морально готов и к ее тонкой талии, и к светлым волосам, но не к выбеленному лицу. Когда Игнац вошел, женщина повернулась к нему, – и за считанные секунды сфера его чувств сузилась до стесненного дыхания, вызванного восторгом и очарованием, которые он испытал, увидев ее профиль и пронзительные зеленые глаза, направленные на него. Но одновременно он почувствовал отвращение к кроваво-красному рту, казавшемуся вызывающе непристойным на белом лице. Рядом с аналоем, на котором лежала закрытая книга, стояли два человека, выглядевшие как телохранители хозяйки дома, только одеты они были в грубую крестьянскую одежду. Пожалуй, едва ли не более странными, чем женщина с выбеленным лицом и молчаливые мужчины, были закутанные в сутаны монахи, стоявшие на коленях за аналоем. Головы их были опущены, лица скрывались под глубоко надвинутыми капюшонами. Они казались неестественно маленькими, но затем мозг подсказал ему, что такими они кажутся на фоне громадного аналоя и крупных фигур обоих охранников. Бросив на них еще один взгляд, он понял, что монахи на самом деле кажутся ему чрезвычайно тощими. Слова приветствия, заранее приготовленные Игнацем, лились одно за другим, однако неожиданно превратились в полную бессмыслицу и в результате заблокировали дальнейший мыслительный процесс подобно тому как перевернувшаяся телега блокирует проезд транспорта через ворота. Головная боль, вызванная странной вибрацией, мгновенно усилилась.
– Подойдите ближе, друг мой, – произнесла женщина в белом.
Игнац моргнул. При звуках ее голоса красный цвет губ неожиданно перестал быть таким отталкивающим. Ничто не могло быть отталкивающим, если из него изливались подобные звуки.
– Э… – выдавил он. – Э… – Воспитанность приняла на себя командование телом и заставила его снять шляпу и изобразить глубокий, изысканно-утонченный поклон, так что и шляпа, и зад оказались высоко задранными. – Игнац фон Мартиниц, к вашим услугам, – представился он.
Она сунула ему прямо под нос руку с необычным кольцом. Он поцеловал кольцо и тут же спросил себя, почему так поступил. Обычно целовали перстни епископов, кардиналов и Папы. Тем не менее подобный жест вовсе не показался ему ошибочным.
– Хорошо, что вы сумели отыскать дорогу сюда, – произнесла она после того, как молодой человек выпрямился и постарался стать так, чтобы показать ей свою атлетическую фигуру в выгодном свете. Он заранее позаботился о том, чтобы пониже спустить отвороты сапог, дабы можно было разглядеть его хорошо развитые мышцы икр и красные ленточки, обхватывающие его широкие штаны под коленями. – Давайте перейдем к делу.
– Э… с удовольствием, – пробормотал Игнац.
– У вас сейчас трудности, – сказала женщина.
Он озадаченно спросил себя, откуда ей это известно. Однако он никак не мог понять, следует ли ему испытывать облегчение обиду или вообще восторг. Облегчение – потому что подобная информированность избавляла его от необходимости изобретать лестную для себя версию приключения в борделе, если он начнет просить у нее в долг, обиду – потому что эта женщина, будучи уже в курсе, наверняка знает, как там все происходило на самом деле; а восторг – потому что она ему, похоже, добровольно хотела помочь выбраться из дерьма. Иначе, черт побери, зачем она позвала его сюда?