Христианский квартал
Шрифт:
Через час сюда прибудут легионеры. Зарегистрируют выживших горожан, арестуют матов-одиночек, да прежнюю администрацию. Население запрягут на расчистку улиц, а сами займутся грабежом да местными бабами.
Солнце, проглядывая сквозь листву, бьёт в глаза. Ты наклоняешься, взгляд упирается в маленький след ботиночка. След в пепле - значит, оставлен во время бомбардировки, не раньше. Ты смотришь по направлению. Меж двух рухнувших плит глубокая трещина с чернотой подземелья. Обратных следов нет, - значит... Ты быстро наступаешь на следик и воровато оглядываешься - не видел ли кто...
Видел. Сзади стоит Пирс. Удивлённо глядит на тебя. Молча проходит мимо и, став у трещины, оглядывается.
– Пирс, - слова нехотя слетают с потрескавшихся губ, - там только дети...
– Может, дети...
– растягивая слова, словно издеваясь, отвечает Пирс, - а может и не только дети...
Щелчок затвора - он переводит автомат на «очередь».
– Слушай, мы своё дело сделали, пускай с этим легионеры разбираются.
– Сделали? Сделали, говоришь?
Грохот очереди. Ствол подрагивает, изрыгая огонь в черноту расщелины. Приглушённый крик... Или показалось? Откуда-то вдруг слабость в ногах да шум в голове...
– Вот!
– кричит Пирс.
Рвёт с груди гранату, кидает внутрь. Отпрыгиваешь - инстинктивно. Глухой удар, из расщелины вырывается пламя.
– Вот теперь, - выдыхает Пирс, - сделали!
Глядит на тебя воспалённым взглядом. Шатается и тяжело дышит. Отворачивается.
– Ты просто псих, Пирс.
– медленно и злобно проговариваешь ты, - Тебе лечиться надо.
Он не отвечает. Затем, резко зашагав, уходит. Ты остаёшься.
Края трещины осыпались. Еле заметный дымок выходит наружу. Глубокая, объёмная чернота расщелины гипнотизирует. «Надо подойти» - пульсирует на виске вена. Шаг... Дыхание сбивается. Дёргается кадык. Надо подойти. Чернота расщелины...
Ты разворачиваешься и идёшь обратно. Апатия разползается по телу.
Вертоплан уже приземлился. Огромные лопасти молотят воздух. Велвет и Ларсон несут Питта на носилках. Сержант жестом приказывает вам с новичком отнести труп голубоглазого парня. Новичок стоит перед ним, с отрешённым видом оперевшись на носилки. Автомат сполз до локтя. Неожиданно вскипает злость. Хочется ударить его.
– Чего стоишь, дурак?
– кричишь ты, - За ноги бери!
Новичок вздрагивает и медленно нагибается. Вы переваливаете труп на носилки, поднимаете. Ты идёшь впереди, приближаясь к вертоплану...
2.
Полутёмная гарнизонная церковь. Отпевание. Яркие косые лучи из узких окон полосами высвечивают стоящие в ряд гробы. Десять. Четыре погибших у "Гаммы", два у "Альфы", один у вас (голубоглазый парень), и три легионера.
Небольшой солдатский хор затягивает ирмосы покаянного канона. Отец Евлогий взмахивает кадилом. Тебе нравится отпевание. Красивая служба.
"Упокой, Господи, души усопших раб Твоих" - поёт отец Евлогий. Солдаты крестятся. "Упокой, Господи, души усопших раб Твоих" - вторит хор. "Слава Отцу и Сыну и Святому Духу" - возглашает священник. Ты механически крестишься. "И ныне и присно и во веки веков. Аминь" - поёт хор. Ты кланяешься.
Заупокойная ектенья.
Отец Евлогий произносит имена погибших, читая по бумажке. Шёпотом про себя ты произносишь имена матери, отца, брата, Иса, Атта и других. Жаль, запамятовал имя голубоглазого... Интересно, как ему сейчас там? Когда-нибудь и ты будешь лежать вот так посреди церкви, и твоё имя отец Евлогий прочитает по бумажке. Или отец Пётр. Но лучше бы отец Евлогий.
Батюшка возглашает вечную память. Не удержившись, тоже начинаешь петь: "Ве-чна-я па-а-мя-а-ать...". Поют все, даже Пирс - рваным тенором за твоей спиной. Слева басит, не попадая в ноты, Герберт. "Души их во благих водворя-а-а-а-тся, и память их в ро-о-од и род".
Служба кончилась. Как быстро! Отец Евлогий вешает кадило на подсвечник и выходит «сказать слово», миряне обступают его. У отца Евлогия проповеди короткие и яркие, а у отца Петра наоборот, длинные и нудные. Ты вслушиваешься в слабый голос отца Евлогия, и одобрительно киваешь - ни слова о войне. Отец Евлогий понимает.
Последние слова проповеди. Священник кланяется мирянам. Ты вместе со всеми кланяешься ему в ответ. Все начинают расходиться. Кто-то из легионеров подходит к отцу Евлогию, спрашивает о чём-то.
Ты направляешься к выходу и по привычке задерживаешься у небольшого лотка. Ты всегда возле него останавливаешься, хотя ни разу ещё ничего, кроме свечек, не покупал. Не зная, зачем, скользишь взглядом по давно известным названиям брошюрок: "Иже во святых отца нашего Феофора Марсианского слова поучительные"; "Ганимедский патерик"; "Молитвослов"... Дальше лежат свечи - за одну, три и пять кредиток. Две иконки - Богородицы и Иоанна Воина, крестики, ценою в 7, 20 и 35 кредиток. За 35 хороший крест. Большой. Ты бы купил его, но больно дорог. Стой он хотя бы 25, ещё можно было бы подумать. Но крест действительно хорош.
Кивнув храмовому дежурному Марку, ты крестишься и выходишь из церкви. На ступеньках ждут Пирс, Аманд, Кларк и Ларсон. Зовут в бар, помянуть Виктора (так, оказывается, звали голубоглазого). С вами увязывается ещё какой-то усатый хлыщ из "Альфы". Знакомый Ларсона.
Бар рядом - прямо через дорогу. Место светлое, злачное, и в это время дня относительно спокойное. Зайдя, вы сдвигаете два розовых столика, - на всю компанию. Пирс делает заказ. Ты, как обычно, садишься боком к окну. Классные здесь окна, в баре - чуть ли не во всю стену. Справа видна церковь, слева - казармы, чуть дальше - космодром, а ещё дальше - стена гарнизона с двумя сторожевыми башнями.
Приносят коробку конфет, стаканы и пять бутылок шилы.
– Мы заказывали четыре.
– отмечает Пирс.
– Пятая в счёт заведения.
– говорит бармен Вен, отставной солдат, - Вы, говорят, неплохо сегодня потрудились.
– Спасибо, Вен.
– Угощайтесь.
И бармен, хромая и почёсывая пузо, отходит к стойке. Щёлкает пробка. Ты равнодушно наблюдаешь, как Аманд разливает по стаканам знакомую прозрачно-золотистую жидкость. Все садятся. Остаётся стоять только Пирс. Он начинает: