Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды

Короткевич Владимир Семенович

И хлебник будто бы сказал:

— Кормилец! А ещё Христос! Разве Христос бы так сделал?

А рыбник якобы ответил ему:

— А я удивлялся ещё в церкви, какие это обалдуи кричали: «Распни его!» Дур-рак старый!

И накормили мы теми хлебами и рыбинами весь город, и в запас людям дали, и сами наелись так, что лоб и живот были одинаковой твёрдости. Да ещё и осталось двенадцать кулей объедков.

Одно настораживало. С этих самых пор большинство «апостолов» вошло во вкус сладкой жизни и утратило извечную бдительность бродяг. Ещё бы: то воровали, а теперь сами несут тебе. И никуда не надо бежать, и здесь хорошо, а пыточная — это нечто далёкое. Лявон-Пётр даже богохульствовал, гладил себя по пузу и вздыхал: «Царствие Божие внутри меня есть». А когда Братчик сказал ему, что не кончится

это добром, Пётр бросил: «Бежать не вздумай. Выдадим. Тут денег — реки». И сколько ни говорил Иуда, что разумный человек давно бы подумал, как из города навострить лыжи, никто про это всерьёз не думал, ибо редкое это явление на земле — разум.

Что же касается мышей, то они действительно вышли из города. Молча стояла толпа. В открытые ворота ветром несло мусор и пыль. И вот появился передовой отряд мышиного войска.

А потом пошло и пошло. Перепачканная, тревожно-молчаливая река.

Шло войско. Заполняло ворота, плыло, двигалось. В некий свой последний поход...

Глава 13

ВЕЛИКАЯ БЛУДНИЦА

И цари земные любодействовали с нею, и купцы земные разбогатели от великой роскоши её....Выйди от неё, народ мой, чтобы не участвовать вам в грехах её и не подвергнуться язвам её... «...· Сколько славилась она и роскошествовала, столько воздайте ей мучений и горестей.Откровение Иоанна Богослова, 18:3,4,7.

Поп не дурак был выпить — а негож.Дж. Чосер. Кентерберийские рассказы.

В небольшом покое нового дома на Старом рынке сидели три человека. Сидели и молчали. И молчание то тянулось, видимо, очень давно, так как явно их угнетало.

Это был странный покой, не похожий на прочие богатые покои Гродно, сводчатые, с маленькими оконцами. Здесь окна были широкими и большими, закрытыми угловыми тонкими решётками. Никто и не подумал бы, что эти решетки от вора или доносчика, так они напоминали кружева или сплетённые цветы.

Столько раннего тёплого солнца лилось в окна, что весь покой затопило светом.

Множество книг на полках, столе, в резных сундуках или просто на полу; чучела животных и радужных птиц, кожаные папки с гербариями, два дубовых шкафа с минералами, кусочки дерева и торфа. За отворёнными дверями в соседний покой мрачно светилась звёздная сфера, блестели стеклянными боками колбы и пузатые бутыли, громоздились тигли, стоял перегонный куб.

Одним из троих был уже известный нам богорез Клеоник. Рядом с ним сидел в кресле румяный человек в белом францисканском плаще. Очищал от налёта старую бронзовую статуэтку величиной с половину мизинца и время от времени разглядывал её в увеличительное стекло. Глаза у человека были тёмные и мягкие. В бытность свою приором [91] маленького францисканского монастыря звался он братом Альбином из Орехова, а в мирской жизни носил имя Альбин-Рагвал-Алейза Кристофич из Дуботынья. Прежде нобиль, а затем приор, он теперь числился в еретиках, отпущенных, но державшихся под сильным подозрением. От всех былых прозваний остались в его распоряжении два — Геомант [92] и Пожат [93] . Оба пустила в ход Церковь.

91

Приор — настоятель.

92

Геомант — человек, ворожащий по фигурам на земли или песке.

93

Пожат — вертел. (Примеч. перев.).

Происхождение первого прозвища более или менее ясно. Второе нужно пояснить. Францисканец этот давно занимался наукой, прославлял

опыт, водился с чернокнижниками, а значит, и с нечистой силой, читал не только христианских авторов и докатился до того, что стал отрицать самого Аристотеля, Троицу, непорочное зачатие и то, что Христос искупил смертью Своей первородный грех. Святая служба давно следила за ним, но до поры ему удавалось избежать её когтей.

Схватили его во время поездки в Рим по доносу товарища. Главным пунктом обвинения было то, что еретик Альбин Кристофич, брат Альбин, разделял взгляды Аристарха Афинского [94] и горячо их отстаивал. Но поскольку толковал он об этом в стране, откуда невозможно привести свидетелей, а в Риме внимал этой гнусной ереси только один человек, доносчик, и поскольку святая Церковь в те мрачные времена считала, что доносу одного человека верить нельзя, Кристофича подвергли пытке и постепенно опускали с дыбы на острый вертел. Он висел на руках сорок часов и не признался ни в чём, а значит, доносчик был не прав. Кристофича сняли и неделю только поили молоком. Когда он первый раз почувствовал позыв, ему показалось, что снова входит в его тело острый кол. Он потерял сознание.

94

Аристарх Афинский (конец IV — 1-я пол. III в. до н. э.) учил, что Земля движется вокруг Солнца.

Врач-магометанин вылечил его. После Кристофича отпустили. Теперь первый же донос мог снова повесить его на дыбу. Но до Рима было далеко, и этот человек ничего не боялся.

Третьим собеседником был юноша, почти мальчик, одетый, пожалуй, излишне франтовато, хоть он и сидел в своём доме.

Его примечали прежде прочих даже в самой большой толпе. Румяное лицо с алым улыбчивым ртом и большими тёмно-синими глазами было красиво той редкой красотой, от лицезрения которой сразу приходят в голову мысли о бренности земного, о том, что тебя ждёт ад, а этого стройного, как тростинка, юношу живьём возьмут на небо.

И однако, если послушать радетелей веры, именно это дитя уже сейчас не ожидало небо. И однако именно ему спустя несколько лет угрожали пеклом и вечными муками многочисленные проповедники Италии, чуть ли не все попы Беларуси, Польши и Жмойской земли и, понятно, вся святая служба.

Юношу звали Каспар Бекеш. И если кто и сотворил в то время славу Гродненской земли, то это он и Кристофич, еретики, осуждённые членами Святого трибунала, — имена же этих членов Ты, Господи, веси, а не даже самые учёные люди.

Бекеш держал на коленях позднюю копию одной из трагедий Софокла, читал её сам себе и по очереди загибал пальцы. Затем что-то записывал в свиток, лежавший на низеньком столике.

Копия, испорченная множественными переписками, местами не обнаруживала никакого склада, и вот он правил, обновлял её, считая слоги и размышляя над некоторыми словами, которые несведущие писцы давно превратили в абракадабру.

Лицо его со слегка резкими скулами (видимо, от предка-венгерца) было серьёзным, тонкая рука временами отбрасывала со лба солнечно-золотистые волосы.

Люди молчали, но что-то угнетало их, мешало работать.

Быть может, нечеловеческий шум и крики с улицы.

— Закрыл бы ты окно, Клеоник, — сказал брат Альбин. — Эти животные вытрясут из Каспара весь ритм, а из меня — остатки мысли.

— Я сегодня ночью тоже ввязался в это дело, — сообщил резчик. — И жалею об этом.

— Зачем жалеть? Покричали, попугали. Но неужели ты веришь в него?

— Я? Кем ты меня считаешь? Я так и сказал: «Жалко, люди...».

— Правильно, — оторвался от рукописи Бекеш. — Бог есть?

— Есть, — ответил Кристофич, а Клеоник молча склонил голову.

— Бог — Он есть, — объявил Бекеш. — Но кто сказал, что Его можно потрогать, схватить, связать, потащить в тюрьму?

— Христа же схватили, — возразил резчик.

— А я не думаю, что Христос был Богом, — улыбнулся Каспар. — По-моему, это был великий пророк, величайший из всех библейских. Потому его и обожествили. А может, и не пророк, а так, пришелец откуда-то из земли справедливости, лежащей за тёплым морем, про которую мы, бедные, ничего не знаем.