Хроника достославных событий, кои произошли при завоевании Гвинеи по приказу инфанта дона Энрики
Шрифт:
Однако противники, хотя и видели их, принимали за игру движущую силу их труда, полагаясь на свою многочисленность, и, кроме того, думали, что победа придет к ним, как это случилось у них иным днем, когда они убили семерых с других каравелл.
Наши, как только смогли твердо стать на почву, то держались на ней прямо, следуя посему вперед столько, сколько могли, туда, где противники двинулись на них. И христиане ради того, чтобы продвинуться, мавры же для того, чтобы им воспрепятствовать, начали свое сражение, метая свои копья, чрез что ясно можно было узнать нелюбовь, бывшую между ними. Однако же сражение [со стороны] мавров велось уже не столько по причине вражды, сколько ради защиты их жен и детей, и еще более ради того, чтобы спасти собственные свои жизни. Весьма дивились они, однако, подобной твердости, кою ощущали во врагах, и хотя сравнение было неравным по численности одних и других, ибо мавров было гораздо более, но так как Бог пожелал помочь своим людям, то они тотчас же убили шестнадцать, прочие же были разгромлены в весьма короткий промежуток [времени].
И хотя любовь к женам и детям доходила до крайности среди всех прочих чувств, что в них [маврах] были (как естественным образом у всех бывает), увидев себя разгромленными, они озаботились лишь тем, чтобы спасти самих себя (guarecer si mesmos), ибо смерть есть конец всех прочих ужасных вещей.
И так, побежденные, они обратились в бегство, в ходе чего достаточно их погибло.
И поскольку жара стояла сильная, они же [наши] были утруждены, то не смогли преследовать их [мавров] далеко; хотя и захватили пятьдесят семь, с коими возвратились на свои каравеллы.
ГЛАВА LVII.
Как они отправились в Тиру.
Хотя все потрудились в том деянии и все заслуживают за него славы и почести, на первое место следует поставить тот Диегу Гонсалвиша и, равным образом, человека из Лагуша, что переправился с ним, по той причине (por aquele respeito), о коей мною уже сказано — что в начале лежит наибольшая доля славы. И, действительно, так то и признал инфант, ибо оказал ему затем великую милость, как всегда имел обычай поступать с теми, кто добро ему служил.
Так, захватив тех мавров и приведя их на корабли, они тотчас начали расспрашивать некоторых раздельно о том, где, как они думали, удастся отыскать других [мавров], убежавших из компании. От каковых [мавров] получили ответ, что, согласно их мнению, они должны были пребывать в одном селении, называемом Тира, каковое лежало на материке, оттуда приблизительно в восьми лигах вдоль по побережью.
И, полагая, что чем раньше они двинутся на них, тем более их поход принесет пользы, ибо считали, что поскольку деяние было столь недавним, они найдут мавров не озаботившимися их походом, отбыли сразу тою же ночью на другую сторону три каравеллы из самых малых и легких, что были в компании, а все прочие люди — в лодках, взяв с собою двух мавританок, чтобы они указывали путь.
И в первую четверть ночи они прибыли к мысу, где оставили корабли и высадились на землю. И так как они еще не ощутили время достаточным для того, чтобы отправляться, они отдохнули там до тех пор, пока не забрезжила заря, при свете коей они и отправились своим путем. И, достигнув переправы через небольшой морской залив, встретили множество алмадий, среди коих была лодка, что мавры захватили у каравелл из Лиссабона, однако уже почти вся поломанная (ja acerca todo desfeito); они, все же, взяли ее с собою для своих каравелл.
И, пройдя оттуда вперед, они нашли одного мавра, коего убили — я полагаю, это произошло потому, что он сам пожелал искать путей для сего. И оттуда они прибыли в местность Тиры и двух других деревень, однако не нашли там ничего из того, что искали, ибо мавры уже все бежали. И, таким образом, они принуждены были возвратиться на свои каравеллы.
И оттуда они перешли в местность Тидре, где отдохнули по причине вод, что там имелись.
И когда они так пребывали, послали предводители некоторых из тех [людей], дабы они пошли за ослами, чтобы слабые могли вернуться на них верхом к кораблям; каковые [люди], отправившись с поручением, что им было дано, обнаружили пятерых мавров, коих без большого труда пленили. И когда они таким образом возвратились, молвил Лансароти, чтобы, поскольку было уже поздно, они отдохнули тою ночью, и что на другой день он желал сказать им некоторые вещи, о коих они тогда же и узнают.
ГЛАВА LVIII.
О словах, что сказал Лансароти.
Когда же на следующий день собрались вместе все сии принципалы по велению предводителя, как вы уже слышали, а также все те, кто прийти туда пожелал, молвил Лансароти:
— Сеньоры и друзья! Поскольку была на то милость инфанта, нашего господина, сделать меня вашим предводителем, к вашему, однако же, удовольствию и по вашему желанию, и по сей причине я представляю здесь его особу, то от его имени я благодарю вас за ваш великий труд и добрую волю, кою я встретил среди всех вас, прочих, в сем деянии, на каковое отправились вы ради службы ему; о каковом [деянии] я поведаю ему лично, когда Богу угодно будет, чтобы мы снова предстали пред его очи, таким образом, чтобы за заслугу ваших трудов могли бы вы обрести ту награду, коей столь справедливо заслуживаете. Теперь же, как вам известно, мы отбыли из нашего поселка с основною целью — явиться для завоевания сего острова, и так как Бог пожелал нас для сего устремить и помочь нам (aviar-nos), посему должны мы много Его благодарить, ибо хотя мы и не захватили стольких мавров, как в прошлые разы, все же наша победа была достаточною, ибо в середине дня мы взяли их в окружение и пошли на них, как вы видели; и хотя было их столько, они оставили лагерь на нашу милость (ao nosso vencimento), и мы вступили в их землю, и взяли вещи их без какого-либо противодействия, от чего достались нам почесть и слава пред теми, кто получил о сем подлинное знание. Что же касается нашего прибытия, то, согласно намерению, кое мы имеем, деяние свершено, после чего я прекращаю быть вашим предводителем; ибо, согласно распоряжению (regimento), кое я имею от сеньора инфанта, после взятия сего острова каждый волен распоряжаться собою как ему угодно и отправиться в любую сторону, где он предчувствует свою прибыль или пользу [347] . И посему мне представляется добрым, чтобы те немногие [мавры], коих мы захватили, были бы поделены таким образом, чтобы каждый получил свою подобающую часть и последовал тем путем, каким почтет за благо. Со своей же стороны заверяю вас, что я готов к любому труду или опасности, что мне выпадет во имя службы Богу или инфанту, моему господину, ибо со столь малою добычею я не намерен возвращаться пред его очи.
347
Прим. Ч. Р. Бизли и Э. Престэйджа (1899). «Распоряжения инфанта», как представляется, были несколько расплывчаты и иначе излагаются Гомишем Пиришем (гл. XXIX). См. гл. XXIX, LIX и следующее примечание.
Все прочие отвечали, что все сказанное Лансароти было весьма добро обдумано; и тот же час начали делить поровну свою добычу, из каковой каждый получил согласно своему жребию.
И после сего задал Лансароти вопрос всем прочим предводителям, о том, что они желали делать [далее].
Суэйру да Кошта, Висенти Диаш, судовладелец, Жил Ианиш, Мартин Висенти, лоцман, Жуан Диаш, также судовладелец, ответили, что, поскольку их каравеллы были малы, а зима была весьма близко, они почитали опасным свое пребывание в том смысле, чтобы идти далее вперед, и посему намеревались вернуться назад в Португалию.
Однако о том, каково было их возвращение, мы должным образом поведаем далее по ходу истории.
ГЛАВА LIX.
О словах, что сказал Гомиш Пириш, и о том, как они отправились в землю Гвинейскую.
Гомиш Пириш, что находился на королевской каравелле как главный капитан, а равно и как человек, в коем были отвага и авторитет, среди всех начал говорить о своем намерении таким образом:
— Представляется мне, — молвил он, — что решение капитанов сих малых каравелл — это возвратиться в королевство, страшась опасности, что может для них воспоследовать, если зима застигнет нас далее того места, где мы находимся. И поскольку вы, прочие, досточтимые сеньоры и друзья, весьма хорошо знаете, сколь велико желание сеньора инфанта узнать что-нибудь о земле негров, в особенности о реке Нил [348] , я посему намерен совершить путешествие к той земле и потрудиться, сколько смогу, дабы добраться до нее [реки], а затем и об иных вещах получить самое точное знание, какое смогу. И в сие вкладываю я всю надежду на величайшую награду в сем путешествии, коя не будет для меня малою, ибо ведаю я, что сеньор инфант дарует мне милость и почесть за сие, с чем смогу обрести я прибыль большую. И поскольку я имею [для сего] корабль достаточный, то ошибусь, коли противоположное сему содею. И посему, коли кто-нибудь из вас, прочих, пожелает составить мне компанию, я целиком нахожусь в вашем распоряжении — при том, что это не будет лежать вне сего намерения.
348
Прим. виконта ди Сантарена (1841). Сравните этот пассаж с нашими замечаниями в примечаниях к гл. LIII, XXXII, XV и XIII об истинных планах прославленного инфанта, автора этих открытий. Эти пассажи, несмотря на краткость хрониста, показывают нам намерения и систему, которой держался принц относительно этих экспедиций. Ясно, что он желал не только открыть те земли, но прежде всего получить сведения о внутренней Африке непосредственно от самих уроженцев, чтобы сравнить их с научными, историческими, и географическими познаниями древности и средневековья, с целью продолжения этих же открытий вплоть до достижения Востока.
Поэтому Гарсия ди Резенди по справедливости говорит (Cron. d’el-Rei D. Joao II, cap. 154), повествуя об открытии Конго, осуществленного спустя 25 лет после смерти инфанта: «В 1485 году, король, желая открытия Индии и Гвинеи, которую инфант Дон Энрики, его дядя, начал первым среди всех принцев Христианского мира,..».
Прим. Ч. Р. Бизли и Э. Престэйджа (1899). Сказанное здесь Гомишем Пиришем, неявно противоречит заявлению Лансароти в предыдущей главе; см. соответствующее примечание.
— По правде говорю я вам, — ответил Лансароти, — что сие целиком было мое основное намерение, прежде, нежели вы о сем что-нибудь произнесли; и я буду рад последовать вашему намерению, ибо так было приказано мне инфантом, моим господином.
— В таком случае, — молвил Алвару ди Фрейташ, — и я не тот человек, чтобы покидать такую компанию; но[, напротив,] пойдем туда, куда вы желаете (mas vamos hu quiserdes), хотя бы и в земной Рай [349] .
С сими согласились трое других, scilicet, Родригианиш ди Травасуш, оруженосец регента, Лоренсу Диаш, также оруженосец, инфанта дона Энрики, и Висенти Диаш, купец.
349
Прим. виконта ди Сантарена (1841). Мы обращаем внимание читателя на этот пассаж, сам по себе очень интересный, поскольку слова Алвару ди Фрейташа, несомненно, указывают на определенную географическую идею о расположении Земного Рая, сообразно с космографическим знанием Средневековья, и о расстоянии, на котором они оказались от тех восхитительных краев.
Моряки, которых нанимал инфант для этих плаваний и открытий, были хорошо обучены навигационным наукам. Они отбыли из Португалии, снабженные морскими картами, на которых космографы того времени рисовали не только гидрографическую конфигурацию побережий различных известных тогда стран, но, что более любопытно, изображали внутреннюю часть континентов с помощью множества фигур, различных государей, животных, птиц, лесов и других деталей — как подлинных, так и фантастических и гипотетических, как любознательный читатель может видеть на планисфере Андреа Бьянко 1436 года, изданной в работе Формалеоне, озаглавленной «Saggio sulla nautica antica de Veneziani», и на другой планисфере известного Фра Мауро, изданной кардиналом Зурлой в его работе «Sulle Antiche Mappe lavorate in Venezia» (1818).
Таким образом, идея Алвару ди Фрейташа о расстоянии, на котором он находился от Земного Рая, как показывают его собственные слова, состояла в том, что он считал его расположенным на краю земли; эта идея, как мы сказали, доказывает влияние, которое средневековая география имела на наших моряков. Действительно, эта идея о расположении земного рая датируется временем христианской топографии Косьмы Индикоплевста («Christianorum opinio de mundo» apud Montfaucon, Coll. nov. Patr. et Script. Graec., t. II), идея, которую подкрепили сухопутные путешествия времен Средневековья, сведя ее к систематическому мнению.
На карте Андреа Бьянко Земной Рай отмечен в самой восточной части Азии.
Или же Алвару ди Фрейташ ссылался — что, по нашему мнению, более вероятно — на местоположение Рая, указанное на древних картах, или же на космологию Данте, согласно которой рай размещался посреди морей южного полушария (Данте, «Чистилище», песнь XXVI, стихи 100 и 127, «Божественная комедия»).
Комм. Ч. Р. Бизли и Э. Престэйджа (1899). Комментарий Сантарена нуждается здесь в дополнении, которое мы берем из «Dawn of Modern Geography», pp. 332-3.
«Положение Едемского сада, место обитания народов Гог, Магог и других чудовищных рас и существование буквального центра земного круга — все это были проблемы, занимавшие умы отцов церкви лишь немногим меньше, чем великий спор о «сферической», «шатровой» или другой форме мира как такового.
Что касается земного рая, то четкая формулировка Библии (Бытие, II, 8; III, 24) заставила большинство теологов поместить его на самом крайнем востоке, хотя меньшая часть была склонна придавать символическое значение ключевым словам «И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке… и поставил на востоке у сада Едемского Херувима… чтобы охранять путь к дереву жизни». Августин здесь, как и всюду, проявляет свою склонность к компромиссу, одновременно беря на себя такую задачу, как пересмотр всей католической веры. Его знание было слишком многосторонним, а ум — слишком острым для того, чтобы не чувствовать важность известной широты взглядов в вере, которая стремилась завоевать мир, и его подход к вопросу о земном рае — хороший пример его метода. Для себя он легко принимает реальное существование рая и буквальный смысл Библии относительно его расположения, но позволяет любому желающему придать рассматриваемым текстам символическое значение («De Civ. Dei», XIII, гл. XXI; см. также Эвхерий, «Комментарии на Книгу Бытие» в «Max. Bibl. Vet. Pat.» VI, 874, и интересный этюд A. Graf «Legends of the terrestrial Paradise», Turin, 1878). О том же самом, хотя и менее уверенно, говорит св. Исидор Севильский, который очень во многом воспроизводит в конце шестого столетия дух и метод епископа Гиппонского в пятом. В одном месте испанский доктор повторяет традиционную формулу о рае, расположенном на востоке, который благословлен вечным летом, но огражден от приближения людей огненной стеной, почти достигающей небес; но в другом месте он, все же, по-видимому, одобряет просто фигуральный смысл. Его скептицизм выражен в «De Diferentiis», I, 10; его традиционализм — в «Этимологиях» или «Началах», XIV, 3 («De Asia»).
Обычное заключение более философской школы церковников, возможно, выражено Моисеем Бар-Сефой, епископом Бефраманским и хранителем священных предметов в Мозале (Mozal) [т. е. Мосуле? или Ниневии], в районе Багдада, около 900 г. н. э. [редактор Моисея от Migne, в «Pat. Graec.», CXI, pp. 482-608 (1863), помещает его в более позднее время, около 950 г. н. э.; но Marinelli, Erdkunde, 20-1, датирует его около 700 г. н. э., несомненно, с согласия С. Гюнтера и Л. Ноймана, ответственных за расширенное немецкое издание замечательного этюда Маринелли. Самые интересные пассажи географии Моисея находятся в Ч. I, гл.. I, II, VII-IX, XI-XIV]. В своих «Комментариях о рае» изобретательный прелат разрешает былые трудности в духе самого Гегеля. У земного рая было одно существование в двух состояниях — видимом и невидимом, материальном и нематериальном, чувственном и интеллектуальном. Что касается принадлежности рая этому миру, то он полагает его существовавшим на земле, которую мы населяем, а не вне ее, поскольку он лежит на возвышенности, в нем более чистый воздух и, хотя многие из святых определяли его местоположение на востоке, в действительности он находился вне пределов нашей досягаемости.
Начиная с Августина, через сочинения Эвхерия Лионского [«Комментарии на Книгу Бытие»], св. Василия Великого и многих других эта тенденция к компромиссу между буквальным пониманием Библии и молчаливым противостоянием географии в какой-то степени может быть прослежена в этой попытке придать реальность земному раю; и то же самое следует из принятой Косьмой и многими из традиционалистов догадки Севериана Габальского о том, что реки Едема уходят под землю на большом протяжении прежде, чем вновь появляются в нашем мире как Нил, Евфрат, Тигр и Писон (Severian of Gabala, v, 6; согласно S., это подземное течение должно было препятствовать тому, чтобы люди отследили свой путь до рая; см. Philostorgius, III, 7-12).
Гомеровские и другие дохристианские фантазии заставили многих в ранний христианский период все еще искать рай на севере, среди верхних бореанцев, на юге среди безгрешных эфиопов или на западе, на островах Блаженных, Гесперид или Фортуны. Таким образом, Капелла, который, вероятно, являлся выжившим язычником в начале наиболее блистательного века патристики, вполне естественно ищет свой элизиум там, «где ось мира вечно повернута к северному полюсу» [Capella, VI, 664]; но когда мы видим, как архиепископ Василий Новгородский рассуждает о рае в Белом море [см. «Российскую историю» Карамзина в цитировании Маринелли, Erdkunde, p. 22, note 84; и кардинала Зурлы, «Vantaggi derivati alla Geografia», etc., p. 44], то имеем лучшую иллюстрацию силы старейшего и самого поэтического из физических мифов, не умирающей практически ни при каких политических или религиозных переменах».