Хроника парохода «Гюго»
Шрифт:
Он надеялся, капитан, что обойдется, что не пойдет трещина дальше, и все прикидывал расстояние между гребнями волн, определяя в уме, окажется ли волна под центром судна, а нос и корма на воздухе или нет. А вернувшись с очередного осмотра поврежденного места, когда треснула уже не только палуба, но и часть бортовой обшивки, вызвал радиста и продиктовал радиограмму, которая начиналась тремя тревожными буквами «SOS», и дальше — координаты места, сообщение о трещине, достигшей ватерлинии, и призыв о срочной помощи.
Капитан стоял на мостике, рядом со старпомом, ожидая ответа, который принесет радист, и вдруг, перекрывая свист ветра в снастях и удары волн по корпусу, раздался скрежет и странно хлопающий звук, а потом ощутился сильный толчок, такой, что пришлось покрепче ухватиться за поручни у переднего обвеса, и тотчас в серой мути рассвета стало видно, что передняя часть парохода отходит вперед.
Капитан подавал команды, стараясь, чтобы разошедшиеся части судна не столкнулись и чтобы задний обломок не развернуло бортом к ветру, и это плохо поручалось и наконец вышло, но тут прибежал боцман и страшным, рыдающим голосом сообщил, что на переднем обломке остались двое матросов.
Капитан молчал, оглушенный еще одним безжалостным фактом, и вдруг старший помощник сказал: «Моторный бот! Готовь, боцман, моторный бот, мы их снимем».
Боцман двинулся, видно было, что двинулся и уже пошел бы исполнять приказание, но капитан рявкнул, именно рявкнул: «Отставить!» — и отправил боцмана вниз, исполнять свои обязанности по аварийной тревоге.
И тогда опять раздались слова старпома: «Вы совершаете преступление! Лучше отмените приказ. Я пойду на шлюпке сам, надо спасать людей».
Капитан наклонился к его лицу и снова прокричал что было сил: «Я требую — отставить!», но в ответ услышал: «Считаю ваше решение неправильным. Я запишу свое особое мнение в судовой журнал...»
«Стоп, стоп, — остановил себя Полетаев. — Теперь стоп. До этого места члены аварийной комиссии, начальство в пароходстве да, в общем, каждый, кто захочет вникнуть в дело, — все поймут, все себе представят. Они даже станут сопоставлять решение капитана — шлюпку не спускать, оставить без помощи тех двоих на удаляющемся обломке — с решением старшего помощника. И, вероятно, будут такие, которые скажут, что капитан прав: во-первых, неизвестно, удалось бы вообще спустить шлюпку, не разбив ее, не потеряв, а во-вторых, отправить шлюпку с людьми в рейс при такой кутерьме в океане — маленькую, хрупкую, со слабым мотором — значит наверняка прибавить к двум потенциальным жертвам еще трех-четырех кандидатов на явную гибель... Но могут найтись и такие оценщики событий, что возьмут сторону старпома, сочтут, что героическое его предложение могло увенчаться успехом, что именно он, а не капитан в данной ситуации оказался на высоте.
Да, может быть, — продолжал мысленно рассуждать Полетаев. — Ведь в судовом журнале, в о с о б о й записи так обнадеживающе все изложено, и «замечаний капитана» против нет никаких. А нет замечаний потому, что не стоит сомневаться в личной храбрости старшего помощника В. О. Реута, он моряк настоящий. И еще потому, что непроверенной оказалась его идея, только на бумаге осталась — какие уж тут капитану делать «замечания»!
Разве что выяснить, понять, почему повел себя так старпом. Напряжение минуты, растерянность? Нет, это не причина... А что, если просто сказалась привычка? Да, да, привычка Реута действовать: прикажи или прояви инициативу, брось клич — вот и герой».
Полетаев поморщился. Стало неприятно от сделанных выводов. Не к месту они сейчас. В конце концов с ним, с Реутом, надо спасать пароход и команду. А запись в журнале... Бог с ней, с записью; не новость это, что не сходятся во мнениях капитан и старпом. Вот только теперь не логика, выяснит, кто прав, — океан.
Он поднял веки, провел ладонью по лицу, словно стирая зашедшие в тупик мысли, и посмотрел на часы, прикрепленные к переборке. Получилось, что он просидел зажмурившись целых четырнадцать минут. Уловил момент, когда палуба под ногами выровнялась, в один прыжок перебрался к прокладочному столу.
Перо барографа тянуло осточертевше знакомую прямую в самом низу барабана, но все же почудилось в синей линии что-то новое.
Полетаев склонился ниже, постучал ногтем по стеклу и, волнуясь, вздохнул. Перо действительно чуточку поднялось, самую малость. Неужели барометр шел вверх? Ах, если бы, если...
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Мы с Сашкой Маториным переваливали тяжелые бухты манильского троса, того, что идет на швартовые, — искали, не осталось ли в запасе стальных концов. Их брали моток за мотком, опутывая края трещины, и боцман, когда посылал нас в подшкиперскую, сказал: «Пошукайте, должны еще быть».
Лампа под потолком горела тускло, приходилось зажигать спички. Я светил спичками и не заметил, как погасло электричество. Только почувствовал, что мы резко, по-другому, чем раньше, стали опускаться вниз, а потом, не дойдя до привычной в равномерности качки нижней границы, полетели кверху, и насколько сильнее стали боковые удары — просто невозможно было удержаться на ногах.
— Эй, ты свет погасил? — спросил Маторин.
— С чего ты взял, — ответил я и чиркнул новую спичку.
— А ну посмотри, может, выключатель барахлит.
Я проверил. Тяжелый противоискровой выключатель покорно щелкал, не вызывая к жизни желтого света лампы. Тогда мы решили приоткрыть люк и завести переноску от разъема на палубе.
Поднять изнутри металлическую крышку было не просто. Уцепившись за трап и мешая друг другу, потому как трап узкий, мы долго кряхтели, тужились, пока Сашка не выбрался наружу; он ухитрился придержать крышку люка, и тогда вылез я. Мне хотелось поскорее убраться обратно в подшкиперскую, и я, не оглядываясь, спеша, полез к брашпилю, зная, что там есть выносная розетка.
В этот момент сильно тряхнуло, я упал на колено и дальше просто пополз по палубе, держась за стойки банкета от носовых малокалиберных пушек. Я уже достиг цели и хотел воткнуть вилку в гнездо, когда услышал долетевшие до меня слова Маторина. Они ничего не выражали, кроме удивления, в них не было никакого смысла — типичные междометия, но не отозваться на них было нельзя. И я обернулся.
Палуба, мачты, трюмы — все по-прежнему, все как было, все различимо в блеклой синеве рассвета, а дальше... То, что должно быть дальше, как будто убегало от нас.