Хроника парохода «Гюго»
Шрифт:
Мы, не сговариваясь, по брезенту первого трюма кинулись наискосок к левому борту. Я опередил Сашку, быстрее добрался до того места, где палуба, покато снижаясь, обрывалась рваным, неровным краем. Ноги сами несли меня туда, к этому краю, и Маторин заорал:
— Стой! Смоет! — И настиг меня, крепко обхватил рукой за плечи.
Так мы стояли, обнявшись, и глядели, как уже совсем вдалеке — людей на мостике, во всяком случае, различить было нельзя — мелькает труба и мачта.
— Эй! — закричал Маторин и, отпустив меня, замахал руками. — Эй, мы здесь!
— Глупо, — остановил я его. — Не услышат.
Первое впечатление — удивления и растерянности, я чувствовал, быстро исчезло, и — странно — на смену ему приходила уверенность, что это будет недолго: мы — здесь, остальные — там. Думалось, что Полетаев и все, кто с ним, обязательно сделают так, чтобы мы вернулись в надстройку. И, как бы подбадривая себя и Сашку, я сказал:
— Славная картинка, правда? Был «Виктор Гюго», а теперь «Виктор» и «Гюго». Как думаешь, мы на «Викторе» или на «Гюго»?
— Не знаю, — ответил он. — Худо нам теперь.
— Ха, — сказал я. — Сдрейфил?
— Не знаю, — сказал он. — Айда отсюда!
Мы сели под мачтой, между лебедками, — тут было много потише, ветер не так продувал. Палуба, правда, была мокрая, и брызги сюда долетали, даже пена с волной иной раз доплескивалась, но мы все равно давно промокли, еще с того времени, когда пароход был цел и мы с боцманом возились возле трещины. Тогда, пожалуй, посильнее штормило, во всяком случае, волны вздымались выше, сильнее заливали палубу. Я сказал об этом Маторину, но он словно не слышал моих слов, что-то искал в спичечном коробке, а потом посмотрел на меня. Увидев, что я достаю из-за пазухи сигареты и спички, строго проговорил:
— Дурак, спичку не трать, давай от моей прикурим. А лучше просто так, не закуривать.
— Как это «просто так», умник? — переспросил я. — Объявлять перекур станем?
— Коптилку сделаем, голова. Нам ведь в темноте в подшкиперской сидеть. Да у меня и одна всего сигарета осталась, а у тебя?
— Две.
— А спичек?
Я пересчитал:
— Шестнадцать.
— Береги, — опять строго, наставительно сказал он.
Мы замолчали. Уже совсем рассвело, и от этого особенно резко проступала пустота за вторым трюмом. Судя по тому, как шли валы, нас несло боком к ветру. Это опасно, но ничего нельзя было сделать.
— Ерунда, — сказал я. — Ерунда. Наши «SOS» наверняка дали. Придут на помощь. Пароходов в океане много.
— Может, и придут, — нехотя отозвался Маторин. — Только вперед надо ту часть спасать. Там вон людей сколько.
— А нас просто снимут.
— По воздуху?
Мы опять замолчали. Сидели, прислушиваясь к свисту ветра.
Вдруг мачта, мерно чертившая круги над нами, как бы по самым краям низко летящих облаков, ушла вбок и никак не возвращалась обратно. И палуба накренилась так, что нас откинуло к лебедке, и крен все увеличивался, рос, становился чудовищно неправдоподобным, казалось, в девяносто градусов.
Мачта наконец дрогнула и нехотя поползла в обратную сторону. Палуба выровнялась, но ненадолго; она снова стала крениться, съезжать вбок, словно стремилась из горизонтальной плоскости стать вертикальной. И, самое страшное, в этом своем неудержимом стремлении палуба дольше, чем раньше, задержалась в крайнем положении — косо, под стать зеленовато-синему скату волны.
— Кладет, — сказал Маторин. — Потому что боком к ветру. Еще и завалит.
— Ага, — сказал я, следя за тем, как фальшборт пыжится выскочить из подернутой пеной воды. — Ветер, наверное, усиливается.
— Знаешь что, — сказал Маторин, — спасательный плот надо подготовить. Мало что... Я ведь, знаешь, плавать не умею.
Я посмотрел на Сашку. Всего секунду. И стало страшно — за него, за себя, потому что — я видел — фальшборт не выходил из воды. Я представил себя в волнах таким, как сидел сейчас здесь, за лебедкой, — в высоких, тяжелых резиновых сапогах, в желтых прорезиненных штанах и такой же куртке, и стало ясно, что я, считавшийся хорошим пловцом у евпаторийских и анапских ребят, ничем не буду отличаться от этого сибиряка, Сашки Маторина, когда мы очутимся, может быть, вот так же обнявшись, в забортном холоде.
— Верно, плот надо подготовить, — сказал я. — Только как мы его с вант стащим? Он, поди, полтонны весит.
— Талями. Возьмем в подшкиперской тали и снимем, положим рядом на всякий случай. Давай?
Мы выбрались из-за лебедок и, цепляясь за край трюма, стали пробираться на бак, к люку. Долго возились со спасательным плотом, прикрепленным к вантам метрах в двух над палубой. Зачем мы это делали, тогда я не думал. Плот было легко сбросить, отдав специальный предохранительный крючок; он бы тогда сполз, как салазки с горы, по наклонным вантам и оказался за бортом. Но нам хотелось, чтобы он был рядом, совсем рядом, под рукой.
Я висел над ревущей, кипящей брызгами бездной, забыв обо всем, и крепил крюк талей к плоту, а потом мы тянули, надрываясь, за ходовой конец и, улучив момент, когда судно, вернее, наша его часть повалилась вправо, сбросили плот на палубу. А потом тащили его на бак, к люку подшкиперской, к нашему жилью. И конечно, сделали хуже. Опрокинься судно, вернее, часть его, доставшаяся нам, и плот мог бы попасть за брашпиль или под банкет носовых пушек и не всплыл бы, оказался бесполезным. Правда, у нас имелся еще один, на вантах фок-мачты с правого борта, его можно было сбросить как положено, если бы, конечно, удалось добраться туда.
Единственно, чем была полезна проделанная работа, — занятым временем. Мы потратили на нее больше двух часов, и это было лучше, чем просто так сидеть под лебедкой. И еще мы сняли с плота длинный металлический цилиндр и вытащили оттуда два туго свернутых плюшевых одеяла и плоскую банку... Эх, если бы банку с НЗ, пакетиками с пеммиканом, смесью изюма с толчеными орехами. Если бы с ними! Я страшно надеялся, что будет так, хоть и не раз посылал меня боцман перебирать, проветривать припасы в спасательных шлюпках, менять в бачках питьевую воду — в шлюпках, а не на плотах. Там ничего этого не было — ни воды, ни пищи. Но я все же надеялся, что мы найдем в банке пеммикан, или шоколад, или еще какую-нибудь высокопитательную штуку. А в банке была лишь аптечка — маленькие коробочки с аспирином, какими-то еще лекарствами и складной шиной на случай, если кто-нибудь из нас сломает ногу или руку.