Хроника посещения (сборник)
Шрифт:
Хиллер снова присел на корточки и уставился на могучую вздымающуюся грудь физика. При каждом его вдохе и выдохе о берег чаши плескала волна.
– Пикник, – тихо сказал нейробиолог, борясь с внезапной сухостью в горле. – Ты слышал, Боб, о теории Пильмана? Он, оказывается, считает, что у пришельцев тут тоже был пикник. У нас пикник, и у них пикник. У нас бутылки, у них «пустышки». У нас консервные банки, у них «комариная плешь». Интересно, что современная физика думает в этой связи о Золотом Шаре? Это что – гигантская таблетка антипохмелина, выкатившаяся ненароком из кармана у одного из наших гостей?
Саакянц как-то подобрался, и стало вдруг видно, что он не жирный, а мощный, а глаза у него не масляные, а ясные и острые.
– Современная физика о Золотом Шаре в этой связи не думает, – с расстановкой
– А с этого места поподробней.
Физик восстал из воды, как кит, всплывающий за глотком воздуха. Волна окатила ботинки Хиллера. Саакянц, впрочем, уже осел обратно, упершись локтями в кромку бассейна.
– Имеется у меня мыслишка. Забавная мыслишка. Этот Шар, «машина желаний»… Короче, если «треножники» у нас излучатели, то Шар усилитель и ретранслятор. А вот что он транслирует…
Хиллер уже открыл рот, чтобы рассказать о пифии в подвале и о «булавках», когда произошло сразу несколько событий. К первому столбу пыли на грунтовке прибавился второй, двигавшийся собрату навстречу. Сощурившись, нейробиолог разглядел, что со стороны города мчится «лендровер», а из-за скал – армейский броневик. Он еще успел мысленно посочувствовать «жабам», запертым в стальном ящике броневика, когда обе машины съехались. Пыль ненадолго закрутилась огромным смерчем, скрывшим и джип, и броневик. Когда дымка рассеялась, стало видно, что из джипа выскочили какие-то фигуры. Ветер, дунувший от расщелины, донес серную вонь и человеческий крик.
Хиллер отряхнул штаны и ринулся к смотровой площадке, прыгая с камня на камень. Взобравшись туда, он совершенно не по-джентльменски вырвал бинокль из рук грудастой блондинки в красной блузе и приставил к глазам.
На грунтовке творилось что-то странное. Вывалившийся из джипа уродливый, страшный старик на костылях орал и то и дело махал руками, чуть ли не роняя костыли. Двое дюжих парней, галопом обогнув расщелину, подбежали к автобусу и принялись кричать на водителя и на женщину-гида. Третий, оставшийся на дороге, подпирал старика. Из броневика вылез Квотерблад, за последнюю неделю, кажется, еще больше пожелтевший, как скверная бумага или негодная, плохо выделанная горностаевая шкурка. За его спиной топтались двое молодчиков в голубых касках. Мерзкий старик орал на Квотерблада. Квотерблад слушал спокойно, а потом, обернувшись, кивнул своим. Те попрыгали на броню, и их машина понеслась обратно к скалам. Старик, окончательно разроняв костыли, плюхнулся на дорогу, вцепился руками в клочки редких седых волос и заплакал.
Случай с отцом был еще в младшей школе. Всех родителей приглашали в школу, чтобы они рассказали о своей работе. Когда пришла очередь отца, он не хотел идти, долго отнекивался, и мама даже заплакала – у всех папы как папы, а у нас такой бирюк.
– И что такого, – всхлипывала она, – ты же не на пособии сидишь, не наркотиками торгуешь. Работа, как любая другая, и все вы, приходя с завода, одинаково воняете и одинаково пьете, и кто там в цеху вкалывает, а кто мусор разгребает…
Отец тогда впервые в жизни ударил мать. Вроде бы несерьезно – отвесил пощечину, причем тыльной стороной руки, у той едва голова дернулась, но Геллерт подбежал и с криком вцепился в куртку отца, а потом они с мамой выбежали и вместе побежали к большому дому, а из флигеля за ними неслись крики и звон разбитой посуды…
В общем, Геллерт не рассчитывал, что отец придет на урок. Но он пришел. Большой, угрюмый, в аккуратном коричневом пиджаке – своем парадном, отглаженном и отстиранном и все же едва ощутимо пахнувшем Дымами.
Пришел и рассказал, как работает у печи, сжигавшей производственные отходы. Рассказал толково и серьезно, иногда хмуря широкий лоб и рубя воздух рукой, и Геллерт даже обрадовался – как отец, оказывается, классно разбирается во всех требованиях безопасности, во всех этих заслонках и температурных графиках. Потом отец ушел. После уроков Геллерта окружили на школьном дворе. Поначалу просто его одноклассники, которых он легко отпихивал руками, потом присоединились ребята постарше, в том числе Джек и Джош. «Мусорщик, –
С тех пор никто и никогда больше не называл его Мусорщиком. Никогда, вплоть до того дня…
От скал протянулись зубчатые лиловые тени. Наверное, это было красиво – кирпично-красная земля, белые утесы, окрашенные закатом в розовый, с горящими макушками, и глубокая синь под ними. Вода в источниках подернулась трепетным серебром. Да, вероятно, это было красиво, но Хиллер не замечал красоты. Он сидел на корточках в «целовальнике» – маленькой пещерке, известной всем хармонтским подросткам. В последнее время пещерку, кажется, использовали не по прямому назначению, а как отхожее место. В углу виднелись рваные газетные клочья, какая-то дрянь. Поморщившись, Хиллер посмотрел на дорогу.
Автобус укатил часа три назад, когда прибыли миротворцы и оцепили скалы. Туристов загнали в транспорт чуть ли не пинками, но Хиллер, знавший эти утесы лучше любого из молодчиков в касках, легко ускользнул. Он видел, как Саакянц на ступеньке автобуса ворочает тяжелой головой, выглядывая его в толпе. На мгновение захотелось спуститься туда, к людям, и не ввязываться, но нейробиолог быстро переборол искушение. Непонятно как, но всем отдыхающим у Ключей уже стало известно, что Рыжий Шухарт пошел за Шаром. Да не просто пошел, а прихватил с собой сыночка Стервятника, Арчи, кровиночку – того самого высокого паренька в автобусе.
Хиллер не очень понимал, зачем остался здесь. Не ради Нунана. Конечно, не ради Нунана. И теперь, когда внизу патрулировали голубые каски, надежда первым увидеть возвращающихся сталкеров и расспросить их тоже была слаба. И все же он решил остаться. Почему?
Серебряный резервуар с горячей сернистой водой так и притягивал взгляд. Чтобы отвлечься, Хиллер привалился к холодной каменной стене, вытянул ноги и стал думать. Он думал о Шаре. В сущности, весь Хармонт думал о Шаре, мечтал о Шаре, вожделел Шар – или, в случае скептиков, насмехался над Шаром и презирал тех, кто верил в Шар. Непоколебимый Саакянц сказал, что Шар – это ретранслятор. Если так, то можно предположить, что через него поступают сообщения с далеких небес, откуда выпали и куда умчались пришельцы. Поступают, передаются на «треножники», их считывают пифии, потом информация записывается на «булавки»… хотя у пришельцев все, конечно, выглядит иначе. «А что, – подумал Хиллер, – если наоборот? Если правы те, кто утверждает, что вся эта дрянь, которой набита Зона, – по сути шпионское оборудование? Если пришельцы собирают информацию о планете, прежде чем… Прежде чем что? А, неважно. Собирают информацию, так. Тогда получается, что источник информации вовсе не далекий маяк на седьмых небесах, а наши пифии. Они передают сигнал на „треножник“, „треножники“ – на Шар… Вот что. А те, кто приходят к Шару? Те, кто просят у Шара? „Треножников“ там никаких нет, но, может, на близкой дистанции Шар работает без всяких „треножников“. Допустим… Но тогда у нас получается что, господа? Тогда получается, что пришельцы не просто собирают информацию. Получается, они ужеизменяют наш мир. Сообразно просьбам и желаниям нашим. А дай-ка нам, добрый боженька, злата и крепкого здоровья, а врагам нашим дай прострел и лихорадку… Тогда получается, страшная вещь этот Шар. Говорят, Стервятник до него доходил. Но что может пожелать Стервятник? Денег, удачи, ну, детям здоровья и успеха в делах. А в первую очередь, конечно, денег. Деньги – не опасно. А пусти к Шару, скажем, Нунана… У Нунана все в голове поинтересней, конечно, но и Нунан не так страшен. А пусти какого-нибудь генерала… или капитана. Пусти хоть того же Квотерблада. Хотя Квотерблад устал, измотался, отпуска бы себе пожелал Квотерблад, и все. Но найдутся ведь те, кто и не отпуска…»