Хроники Эллизора. Трилогия
Шрифт:
Волколак атаковал сверху из высокого кустарника на пологом склоне горы, чуть выше занятой всё тем же обычным для гор Ловерока хвойным лесом. При всех своих впечатляющих габаритах это чудовище умудрилось подобраться к рубежу последнего рывка незаметно и неслышно.
Первой жертвой пал глава патруля - Артур. Волколак успел прямо на лету разодрать клыками его шею, так что несчастный Артур никакого участия в дальнейшей схватке принять не успел, замертво упав с коня на каменистую тропу, богато орошая её своей кровью. При нападении на Артура и дальнейшем падении волколака занесло, так что он и сам упал набок, боднув своей тушей коня, на котором восседал Роллан, в результате чего конь с громким ржанием встал на дыбы, так что юный эллизорец не удержался и рухнул, потеряв под собой тропу и оказавшись на небольшом каменистом откосе, который, по счастью, в этом месте был не очень крут, иначе бы Роллан рисковал загреметь в не очень глубокое, но достаточное, чтобы разбиться
Когда Роллан очнулся от падения и взобрался наверх, к тропе, там уже во всю кипело целое сражение. И складывалась эта битва явно не в пользу человеков, пусть и хорошо вооруженных. Фактически, волколак уже успел растерзать нескольких патрульных, после чего на глазах оторопевшего Роллана, который до сих пор даже и не вынул меч из ножен, принялся за личный состав нездешнего отряда, так что буквально за пару минут из незнакомцев в живых остался лишь один - именно тот, кто этот отряд возглавлял. Его конь уже пал с разодранных брюхом, а вот его всадник ещё каким-то чудом держался, всякий раз успевая отпрыгивать в сторону, когда волколак совершал очередной бросок, при этом нанося чудовищу короткие, но сильные удары острым, почти как сабля заточенным мечом. Да, волколак, судя по всему, был уже не один раз ранен, истекал кровью, но это не сказывалось на его прыти и агрессивности.
– Чего встали!
– закричал Роллан оставшимся патрульным, часть которых спешилась, а часть так и оставалась верхом, с трудом удерживаясь в седле, потому что лошади в явном ужасе пытались встать на дыбы и беспокойно ржали.
– Атакуйте! Деритесь!
Наконец он и сам выхватил меч и решил зайти сзади ужасного монстра, как на его глазах продолжавший сражаться смельчак вдруг оступился (было заметно, что он вообще слегка прихрамывает) и, выставив вперёд меч, пусть и не упал, но лишился свободы движений, оказавшись зажат в небольшой скальной расщелине. Роллан понял, что не успевает на помощь и уже мысленно попрощался с отчаянным храбрецом, внутренне жалея, что так и не узнает его имени. Вообще, странная вещь человеческое сердце: почему-то в то мгновение Роллан не подумал, что следом, скорей всего, придёт и его черед быть растерзанным неизвестно откуда взявшимся чудовищем. Иначе говоря, Роллан словно бы со стороны наблюдал некое представление - именно как зритель, а не прямой его же участник. Ему даже почудилось, что всё происходит не наяву, а словно бы во сне или в одной из детских грёз, которыми было так богато недавнее прошлое Роллана со всеми любимыми им легендами и сказаниями, битвами и поединками.
Однако сражение тут и закончилось. Роллан услышал, как незнакомец, зажатый у скальной расщелины, воскликнул: "О, Чужестранец! Помоги!" - и бросился с мечем наперевес прямо навстречу волколаку. Из-за спины чудовища, возвышающейся перед ним, как небольшой заросший поверху холм, Роллан толком и не заметил, куда именно был нанесен удар, однако волколак зашатался, издал жуткий вой, передние его лапы подогнулись - чудовище сперва словно бы пало на колени перед тем, кто его сразил, а затем и вовсе замёртво повалилось набок.
Теперь Роллан с любопытством воззрел на незнакомца: тот был вроде как еще не стар, однако ранняя седина уже тронула его темные волосы, и вообще во всём его мужественном облике чувствовалось веяние какой-то явной, хотя и неуловимой на первый взгляд, скорби.
– Кажется, мы не договорили...
– сказал Роллан.
– Как тебя зовут, доблестный воин?
Незнакомец утер рукавом пот с лица, вложил меч в ножны и сказал:
– Оззи меня зовут. Отряд со мной был таллайским, но сам я родом из Эллизора!
Глава ТРИНАДЦАТАЯ
ТАЙНЫЕ СЛАБОСТИ ВЕЛИКОГО ПОСВЯЩЕННОГО
Великий посвящённый всегда был одинок - всегда, с тех пор, как себя помнил. В особенности, когда ещё в юные годы почувствовал себя призванным к чему-то большему, чем могло выпасть на его долю, - тогда, ещё в старом Эллизоре. Да, в былом Эллизоре. Казалось, это было страшно давно, в какой-то иной жизни. Да и в самом деле это была другая жизнь, ещё до Пробуждения. Но ведь и тогда он был уже одинок! Сперва под началом матери, потом, став самостоятельным, одиноко нёс тяготы обезображенной внешности (Скунс, домашняя крыса-мутант, невольно поранил его тогда же, в подвале Дворца Закона). Правда, после Пробуждения внешние черты Якова существенно улучшились, разгладились, хотя он и не стал похож на прежнего, каков он был ещё в старом Эллизоре (тому, фактически, почти и не было свидетелей), однако одиноким он так и не перестал быть. Даже та, кто стала матерью его двоих сыновей, теперь уже покойная, так и не разрушила внутреннего одиночества. Нет, она никогда и не пыталась понять его. Впрочем, пожалуй, он и сам не желал и не искал от неё какого-либо понимания. В каком-то смысле она лишь заменила образ настоящей любви, но не смогла этой любовью стать. Однако довольно часто её облик посещал Великого посвященного в его мыслях и сновидениях, что было странно, потому что он этого вовсе не желал.
Вот и сейчас, ранним утром, Яков поднялся со своего ложа со смутным ощущением, как будто только что говорил с кем-то, кто ему на самом деле близок и кто в состоянии понять его. Это было щемящее, болезненное чувство, потому что, скорей всего, такого человека никогда не существовало. Великий посвящённый всегда гнал от себя эту мысль, ведь она несла с собой ощутимую сердечную боль. Не физическую (он знал, что сердце его в порядке), но боль иной природы, иного характера. Как это говорится: "сердце кровью обливается"?
– порой, Якову казалось, что он вполне понимает это выражение в его некой почти физиологической буквальности, но, одновременно с этим, он считал, что так не должно с ним быть. С ним, как с Великим посвящённым, вкусившим за свою долгую жизнь многих знаний, истинно причастный многим и великим тайнам и, кажется, вполне способным прийти в состояние настоящей силы, и... тем не менее, не чуждый таких вот человеческих слабостей, такой щемящей тоски по самому себе, из-за своего великого же одиночества. То, что он не может с этим совладать, то, что эта слишком человеческая тоска, эта откровенная слабость, всё же посещали его, в свою очередь вызывали у Якова самый настоящий страх и негодование на самого себя. Ведь, получается, что, фактически, он пасует перед этой немотивированной болью, он страшится этого!
Подумать только, да, он не может с этим совладать! Он вполне мог, к примеру, совладать с навязчивыми сновидениями - что называется, скинуть или ретранслировать сны, но не мог полностью избавиться от определённого послевкусия, которые эти сны, пусть прямо и не мучащие его, всё-таки оставляли. Не мог вполне дистанцироваться от этого состояния, от этой тоски, отсечь её! Даже снадобье не помогало в этом, а увеличивать дозу Великий посвящённый опасался. Чаще всего эта навязчивая тоска посещала его или по ночам, если томила бессонница, или же, если удавалась заснуть, сразу после пробуждения, отравляя тем самым первые утренние часы. Требовалась доза снадобья, требовался круто заваренный травяной чай, в котором Тимур был отменным специалистом, требовались и некоторые физический упражнения с лёгким кортиком, который Яков чудом сохранил ещё со стародавних эллизорских времён. Обычно в этом ему помогал Тимур, который был, вероятно, не самым искусным фехтовальщиком в Эллизоре, но компенсировал сей недостаток большой физической силой и поразительным бесстрашием. В мгновения перед возможной схваткой тёмные глаза таллайца загорались каким-то особенным свирепым огнём, так что один этот взгляд уже мог обезоружить противника, если, конечно сам противник не обладал не меньшим ответным бесстрашием.
Правда, в то утро Великий посвящённый какое-то время вообще никого не хотел видеть, так что даже отменил обычную гимнастику с фехтованием. Тимур лишь оставил на столике поднос с чаем, хлебом и сыром, после чего удалился в ответ на молчаливый кивок Якова. Аппетит отсутствовал, но надо было заесть утреннею порцию снадобья. Последнее время Великий посвященный стал задумываться, а что же такое на самом деле старость. Раньше такого рода мысли как-то не посещали его, тем более - применительно к самому себе. Не зря говорят, что у каждого человека есть свой внутренний возраст, который очень многое и определять в самоощущении как таковом. Самому посвящённому долгое время казалось, что он внутренне застыл на возрасте около тридцати лет, который соответствовал эпохе великого становления Гранд-Эллизора - возможно, одного из самых решающих этапов в жизни Якова и самого клана в его новейшем (после Пробуждения) качестве. Это было нелёгкое время, но очень и очень плодотворное. Сколько тогда было надежд и предчувствий чего-то большого. Точнее, большего! Да, куда большего, чем осуществилось на самом деле! По крайней мере, во внешнем строительстве. Всё же он, Великий посвящённый, надеялся, что эпоха Великого разделения будет короче, что Торжество настанет несколько раньше, в его, Якова, ещё более молодые годы. Однако время судило иначе: эта эпоха приблизилось, но самого посвящённого, увы, явно настигла старость - точнее, уже более, чем зрелые годы.
До недавнего же времени он почти не ощущал этого, не задумывался над своими годами, молодился, можно сказать. Но, вот, то, что можно назвать приступами острого одиночества, обострившиеся последнее время, заставили изменить своё отношение к своему собственному возрасту. Неужели он и впрямь уже стар? И сделался он таким именно тогда, когда приблизилось время Великого торжества - та самая эпоха, которую он все эти годы ожидал с великим же терпением, - может ли быть так, что он уже не в силах будет осуществить всё то, к чему предназначен и чего алкала его душа с самой юности, с дней ещё в старом, так сказать, детском Эллизоре? И вот, ко всему, этим страхом, этим неожиданным и неприятным ощущением, было просто-напросто не с кем поделиться, а ещё худшим было то, что Великий посвящённый не знал, как с этой неприятностью в самом себе бороться.