Хроники Эвелин. Молчание Церрека
Шрифт:
Вдруг, оказавшись на самом краю ледяного обрыва, машина полностью застопорилась, вернув Эвелин к не менее опасной реальности. Сквозь помутневшее стеклянное покрытие было видно, как небольшой луч света потерялся в глухой пещерной пустоте. Машина затряслась, покачнулась вперёд, борткомпьютер тут же оповестил отвратительным писком, показывая на мониторе лобового стекла переднее колесо, повисшее в пространстве. От такой неожиданности, Эва бросилась проверять ремни безопасности, дёргая за их края: надёжно ли пристёгнута?
– Спокойно… – прохрипел он. Ремни его не сильно беспокоили.
Кабина повернулась, – машина заурчала довольно, потихоньку отгребая от опасного места, просчитывая локальный маршрут, по новой. Эва всё ещё не решалась раскрыть глаза и выдохнуть облегчённо. Руками уцепилась за кресло, но сердце осмелилось вернуться из пяток на прежнее место.
У неё безумно чесалась шея. Посматривая, тайком, на свои вены, и то, как они темнеют, расползаются по телу, не хотелось в это верить… И в волосах, на лбу и по линии роста волос, накапливались сухие крупицы льда, который не таял. Или не льда… Во всяком случае, она их приняла за замёрзшую влагу. Но, стерев в порошок, и облизнув палец, на зубах заскрипело вещество, в которой содержали тех тварей. Этого только не хватало! Эта субстанция была хоть и жидкой, но очень плотной, как особое желе.
– Расскажи о себе, хоть что-нибудь, – послышался его голос.
– А? – выбросила, не желая отрываться от размытого изображения в окне своей двери. Но следом подумала о недавнем обещании, данное себе же – делать вид, как будто знакомы давно. – Разве не сказала?
Рик лишь недовольно покосился в её сторону.
– Что ты хочешь знать? Ведь, я уже сказала…
– Понятно, что стала жертвой эксперимента… – отрезал быстренько. И посмотрел в сторону странных пятен на щеках и шее, которые прячет от него под длинным воротом кофты. – Что это за хрень? Похоже на обычный иней.
– Это след от ожога, как и у тебя, – ответив, подняла ворот кофты ещё выше, надев её край на кончик носа.
Подумав об этом странном человеческом одеянии, сделанное длинным специально, для защиты горла и верхних органов дыхании, увидела странное совпадение. «Кто выбирал эту одежду? Следуя его воспоминаниям, – это сделал Рик, и принадлежали они человеку моей комплекции. Но точно знаю, что гражданам нашего государства такой вид одежды был чужд, а носили наши идейные враги, что были по ту сторону Щита… Которого больше нет. Из этого следует, что тому кто выбирал одежду, было известно о внешних проявлениях странной мутации. Если это правда, – Рик раздобыл эту одежду, а это значит, что ему (тому, кто подготовил одежду) было известно о моём побеге из лаборатории».
– Разве, к нему приближалась? – спросил он.
– Пока ты дрых, я уже столкнулась с существом, – ответила Эвелин, не слишком уверенно, увидев в его вопросе долю правды. Ведь, к нему не приближалась настолько близко, как он, и не было прямого контакта, чтобы остался след от прикосновения к коже экстремально холодного материала. А это значит, что природа её странных пятен, возникающих на шее и лице, совсем иная. «Вообще, это похоже на замёрзший пот, выделяемый у человека, как защитный механизм, дабы не допустить перегрева организма. Но разве он может замёрзнуть»? – Слушай, я правда не понимаю…
– Да мне начхать на ваши «родственные связи»… – сказал с намёком на генетическую связь с криоморфом. – Мы заключили устный договор, и пообещал защиту в обмен на информацию о существовании дочери… Так что не бзди по этому поводу.
– Чего же хочешь, тогда?
– Интересно узнать твоё прошлое. Того солдата, над которым издевались, – ответив, он посмотрев пронзительным взглядом.
– С чего ты взял…
– Но ты сама сказала, – ответил быстро. – Или даже здесь провал?
– Да нет, как раз своё детство помню очень хорошо.
– Какой он, твой отец?
– Отец? – для неё вопрос стал лёгкой неожиданностью, ведь ещё секунду назад он думал о другом. – Он был единственным, кто остался со мной, – неохотно начала, повернувшись к нему лицом, сверкнув темными огоньками глаз в разноцветном сумраке капсулы.
Взглядом просил её продолжить, настроившись, мысленно, на рассказ.
– Он… я не уверена, что смогу в точности его описать, но был не идеал, и меня любил очень сильно, – отвернулась в сторону окна, чтобы взглянуть в своё отражение, и попробовать представить её лицо. – Мать оставила, когда я маленькой была – любить физически не могла. Он говорил, что я её точная копия.
– Он тоже был военным?
– Не знаю даже… Может быть, – процедила заинтриговано. – Он никогда о прошлом не говорил. Но все время твердил, что «будущее не предопределено, нуждается в хозяине». Каждый вечер он куда-то уходил, объясняя это тем, что идёт «играть небесам», но возвращался аж под утро, измождённым. А днём рассказывал мне новые истории про полёты в поисках новых миров; описывал разные планеты, рассказывал о звезде – оранжевом гиганте, вокруг которого теплится похожий мир. Он учил ставить себя на первое место лишь потому, что так устроена природа человека. Понимаешь, ты очень старый, и не знаешь того, как трудно растить собственного ребёнка… Не «искусственного», виртуального, а своего – «живорождённого», – сказала, а сама подумала: «Стоит ли говорить о мире, который остался в прошлом? Имеет ли смысл данная игра? Думаю, что стоит подыграть, дабы не раскачивать психику».
– Чего? – посмотрел, с подозрением, искоса.
– В моём мире исчезло понятие «пол», как таковое. Это стало бзиком моды, заклеймить за ребёнком штамп «обоеполый», или к совершеннолетию поменять пол на противоположный. От биогенной революции люди сошли с ума. Они стали презирать даже тех, кто искренне желает выглядеть настоящим, от природы…
– Что-то не въезжаю я, – протянул так, будто услышал бред умалишённого.
– Люди поменялись, Рик! Они давно уже утратили способность жить наравне с природой, и продуцировать новые идеи… В чуждом мне мире каждый день меняют лица, и от них остаются лишь имена, а вторые – будучи отверженными, играют «тёплые» мелодии небесам.
– Говоришь так, будто ты пришелец…
– За пять миллиардов лет планета была разной, – вместо ответа, бросила заумную фразу. На что Рик просто оглянулся, нахмурившись сурово.
– Ладно. А почему тогда…
– Куда он делся? – сняла с языка. – Как-то раз, исчезнув на закате, оставив инструмент свой дома, он не вернулся больше никогда, – ответив, вновь натянув капюшон, спрятала лицо. Стало душно, слишком тепло и шея неимоверно жгла.
Помолчав с полминуты, будто попытавшись вспомнить тот самый эпизод, лишь глаза выразили слабую озабоченность. Внезапно, захотелось себя возненавидеть и пустить ещё одну слезу по утраченному детству, громко всплакнуть за пропавшим отцом. Но, то ли слабые эмоции в отношении него, или же родственная чувствительность была нарочно подавлена, извне, ничего трагичного изобразить не получилось.