Хроники Хамару: жажда свободы
Шрифт:
Влас хотел донести своему другу, что неправильно направлять ребенка в область, где ты не смог преуспеть, где ты провалился, чтобы просто заполнить дыру в собственном эго… Неправильно лишать свободы выбора. Ведь по итогу, он потратит ненужное время и силы. Не важно, как долго и как далеко человек взбирался по лестнице, если она приставлена не к той стене.
Гарам ощутимо возмутился, широко раздув ноздри, но быстро остыл, так как отвлекся на вопиющих парней, мычащих удручающим стоном, что все пропало. Кудрявому пацаненку было тошно от своих будущих соратников.
После одной атаки из-за стен, ко всем пригвоздился страх, что это вновь повторится, и они пострадают. Гарам и его друзья были практически единственными из этой вопиющей толпы, кто держал себя под
Ликующая раздевалка наполнилась ужасом и трепетом. От резкого стоявшего запаха пота в ней, к которому курсанты давно привыкли, вдруг становилось тяжело дышать. Даже будто электрическое напряжение подскочило, лампы начали мигать чаще, такие блики только усугубляли настроения.
Каткема первым, молча, незаметно вышел из раздевалки, тоже подвергся наплыву сильного ужаса. Сердце колотилось, шум возмущенных курсантов вокруг едва до него доносился. Чешуа даже больше досаждало, что на работе, которую он даже не хотел никогда в своей жизни, ему так рано придется рисковать жизнью. У него крепко настоялось отвращение ко всем силовикам и даже к академии, которая принесла ему слишком много боли за столь короткое время. Просыпалась ненависть. Их наглым образом дурили и готовили к работе – помощников дьявола. Но, конечно, об этом мало, кто из курсантов подозревал, потому что новости представляли копов только в положительном свете. Като сразу начал придумывать план, как избегать прямых столкновений с противником, как оставаться в стороне и не лезть на рожон. Даже если он знал, что по большей части банды из порта никогда не выползали, то страх делал свою работу и откладывал в разуме семена сомнения. Эти семена разрастались до гигантских размеров и активно распространялись. Теперь Като уже был уверен, что столкнётся с врагом и что те его непременно убьют. От коварных мыслей было невозможно укрыться в чертогах разума, их нужно было отгонять, отвлечься на что-то другое или просто быть оптимистом. Но слишком поздно, царство теней воцарило в голове Каткемы. Он совершенно смурной дошёл к выходу, не слыша и не замечая никого.
По микрофону в главном коридоре объявляли, что уже завтра будет первое патрулирование и что сегодня занятия окончены, в связи с изменением расписания. Чешуа сопровождали взгляды уборщиц и охранников, которым было безмерно жаль молодых, невинных курсантов. Наверное, каждый понимал, что приказ фельдштриха жестокий и несправедливый. Дождь в мрачном городе не переставал лить, второй день он продолжал создавать моральное давление на людей. Като шёл в одежде, которую наспех нарыл с утра: в тёмных широких джинсах, наверху бурая худи очень с большим капюшоном. Его руки спрятались от внешнего мира в карманах накидки, голова в капюшоне свисала вниз, бездумно исследуя мокрый асфальт и неровную брусчатку тротуара, на плече висел черный портфель, который весь промок до основания со всем содержимым, вся одежда тоже промокла в считанные секунды, и влага добралась до волос c кожей, забирая все тепло. Каткема уже третий день подряд подвергался нападкам тревоги, он шёл как сумасшедший, с потерянным взглядом, даже не заметил пробегающую мимо стаю собак, пытающуюся найти поскорее укрытия. Чешуа же даже не шел под деревьями, настолько он смирился с безысходностью, что, возможно, уже входило в привычку. Из-под капюшона торчали промокшие черные волосы тонкими пучками и свисали на лбу в разные стороны, шёл быстро, топая по лужам, вокруг было ни души, лишь шелест качающихся и теряющих листву деревьев, которые будто ругались на курсанта. Под ногами крутились и ползали омерзительные дождевые черви, закручиваясь в желтые опавшие листочки. Некоторые дубы, клены и березы начинали постепенно обращаться в желтые и красные тона, некоторые уже были полуголыми. Порывы ветра врезались прямо в лицо Чешуа, снимая капюшон и обливая его каплями луж.
Курсант, в очередной раз превозмогая боль в мышцах ног, поднялся по горке к своему дому, в подъезде пахло жареной курицей, но аппетит не появился. Каткема тихо открыл дверь, в квартире стоял шум телевизора и кипящей воды, сына не услышали.
– Олли, ты уже подмылся? – Голосила Алисия, пытаясь перекричать свистящий чайник.
– А то! И твоим любимым одеколоном побрызгался! – Уныло, но также громко ответил ей муж.
– Прикрой пожалуйста форточку в зале, мне дует! – Сразу закричала она, почувствовав легкую щекотку в спине.
Оллема закатил глаза, не понимал, как можно быть такой нежной, но, как джентльмен, исполнил просьбу.
– Резинки приго… – не успела спросить Алисия, как Като опередил ее намеренным шумным захлопыванием двери.
Дома он застал готовящихся обедать при свечах, мать что-то наготавливала, а отец смотрел новости. Восковые формочки были уже заставлены и зажжены по всей кухне, но романтика нарушилась.
– Ты что сегодня так рано? – Спросил сонно Оллема, переключая каналы и надеясь, что сын ничего не услышал, – до шести же должен учиться.
– Да посмотри на него, он же опять весь до нитки промок. Сынок, что случилось? – Продолжался женский гомон, уловив неспокойное состояние души сына.
Она была в домашних теплых хлопковых штанах, на ступнях толстые шерстяные носки, а сверху вязаный свитер с высоким горлом. У Алисии был насморк, глаза слезились, и сама часто чихала. Она простудилась, потому что думала, что заразилась от Каткемы. Занятно, учитывая тот факт, что Като сам остался здоров.
– Нас отправляют патрулировать район “Накохама” с завтрашнего дня. –Горько и тихо ответил Като, сверля глазами полку для обуви, пытаясь найти ложку.
– Что??? Как??? Не может быть! Что ты такое говоришь?! – Воскликнула мать, упершись мокрыми руками в бока.
– Врать буду что ли.
– В этом районе живут же самые малоимущие, так он же рядом с портом… там же может быть опасно… они не могут вас туда послать. – Очень быстро и громко вопила Алисия, помогая Като снять мокрую кофту и будто успокаивая саму себя.
– Я сам в шоке сейчас. – Тихо ответил сын, не выражая никаких эмоций. Алисия скорее понесла сушиться кроссовки и худи.
– Да не могут они тебя туда послать, вы же еще только первокурсники, –сказал преспокойно Олема, вставая из-за большого бежевого дивана стоящий на весь зал. Но на самом деле отец был очень огорчен, что потенциально приятное продолжение обеда оборвалось.
Перед ним стоял большой двадцати дюймовый плазменный телевизор, где был включен главный городской канал с невыспавшимися ведущими, которые старались сохранять бодрый настрой. Отец же приоделся в “модные” вельветовые бурые джинсы и заправленную в них черную рубашку с застегнутой последней верхней пуговицей. Чешуа младший не удивился бы, если он так приоделся ради ужина, но Олли выглядел так всегда и везде, боялся раскрепоститься даже дома. Оллема быстро обернулся, услышав срочный выпуск новостей. Они были еще из поколения, которое следило за миром только через телевидение и охотно верило во всю информацию, вещаемую из ящика. Там ведущая сообщала, что по указу фельдштриха курсанты полицейской академии города Толлосус будут обучаться по новой программе, и теперь у младших курсов будет больше практики на улицах города. Подтвердили, что первокурсниками будут патрулироваться городские районы, а старшие курсы будут на пограничных дистриктах.
Алисия и Оллема не могли поверить своим ушам. “Не может быть!”, – со слезами на глазах надрывалась мать, садясь медленно на стул и хватаясь за лоб. Но отец сразу принялся успокаивать ее, подбежав к столу.
– Не надо мне здесь вопить, в этом районе тысяч сорок человек живут и ничего, вроде нормально существуют. – Активно махая руками, горланил Олли, пока разок чуть не сбил свечку в стеклянной оболочке.
– Да те в дома спрятаться могут, а его идти вперед, на смерть отправят!!! –Рыдая и уже заикаясь, выла мать.