Хроники Мировой Коммуны
Шрифт:
Мужчина почесал в затылке задумчиво:
– Это точно, – кивнул он, – я тебя помню, ты у нас тоже была. Ну я записываюсь! Где у вас можно в партию вступить?
Дым улыбнулся. Этот суд был возможен благодаря одному пункту в уставе партии – о том, что партия выражает интересы пролетариата на деле, и поэтому в случае спорных ситуаций партия обязана подчиниться массовому пролетарскому суду.
На трибуне сменялись ораторы. Они с возмущением говорили о произволе семейства Барсятникова, о том, что никак нельзя допускать эту шайку еще и в горсовет.
– И в магазинах
– И цены как на Луне!
На трибуну выбралась бойкая черноволосая девчонка лет семнадцати.
– Товарищи! – пискляво, но уверенно начала она. – Наш коллектив школьной коммуны предлагает следующую резолюцию: обязать городскую партийную организацию выбрать в двухмесячный срок новый состав депутатов горсовета. В этом составе должно быть не менее сорока процентов женщин и не более двадцати процентов лиц, состоящих друг с другом в родстве!
– Уточнение! – изящно подняла руку женщина из областного комитета. – Я должна сообщить следующую информацию. Мы с товарищем представляем чрезвычайную временную комиссию обкома, и нам поручено провести в вашем городе партийную чистку. Если хотите, можно добавить в резолюцию требование – выдвигать депутатов только после чистки.
Резолюция была принята подавляющим большинством голосов. В предбаннике актового зала народ хохотал, рассказывал анекдоты. В углу на столике Рашид принимал заявления от желающих вступить в партию – выстроилась целая очередь. Глядя на это, Дана заметила:
– Кажется, можно чистку и не проводить! Нормальные люди у нас и так теперь будут в большинстве.
– Мы все-таки проведем, – улыбнулась женщина из обкома, – нам поручено. Да, Коль?
– Конечно, Алиса, – энергично кивнул мужчина, – мы их так почистим, перья полетят!
– Что-то мне даже страшно, – задумчиво произнес Дым, – а что вы будете делать?
– Кандидат? На испытательном? – спросила Алиса. Дым кивнул.
– Тут все просто, – стала объяснять она, – ты же читал устав, требования к коммунисту. Надо ведь не просто в партии числиться! Взносы, регулярные поручения, раз в год курс или экзамен по теории. Проверим, кто как это выполняет. Проанализируем все публичные высказывания и статьи этих товарищей. Дальше: бытовое поведение. Говорите, зафиксированы случаи избиений жен и детей? Тоже повод. Да, и у нас есть право исключать из партии. Как у чрезвычайной комиссии. Проверим каждого коммуниста у вас.
– Так у нас, может, три четверти организации исключать надо.
– Три четверти и исключим, – пожала плечами женщина.
– А Барсятников даже не явился, – презрительно сморщилась Дана.
– Явился – не явился, – вздохнул Олег, – а в газете он завтра прочитает о решении народного суда. Так что гулянку по поводу избрания народным депутатом придется отменить.
Лена болтала со своими старшеклассниками, и тут ее кто-то потянул за рукав. Перед Леной стояла девочка лет пятнадцати со светлыми хвостиками и испуганным худым лицом.
– Здравствуйте. Вы ведь из коммуны? – сбивчиво заговорила она. – Я ненадолго. Я Виктория Барсятникова.
Девочка быстро огляделась по сторонам.
– Здравствуй, Виктория, меня зовут Лена, давай в сторонку отойдем, – предложила учительница. Они отошли подальше, в угол, где от зала их отгораживала колонна.
– Лена, я с вами поговорить хотела. Понимаете, я хочу в коммуну уйти.
– Ну так это же прекрасно!
– Я раньше боялась. Мать каждый раз, как выволочку устроит, потом еще орет: тебя еще в интернат заберут, там бить будут, пахать там будешь как проклятая, темную будут устраивать.
Лена бросила взгляд на своих ребят – смеющихся, весело обнявшихся у дверей. Вика торопливо продолжила:
– Может, и будут. Может, и пахать. Так я и дома вкалываю – то на кассу, то ящики таскать, то мыть. Я работы не боюсь, вы не думайте. А насчет бить…
– Да не бьют у нас никого, – ответила Лена серьезно. – Работа – да. У нас свои теплицы, конезавод, цех от «Электрона» – платы собираем. Норма – двенадцать часов в неделю. Но никто не жалуется, ребятам нравится.
– Знаете, я дома не могу уже… – Вика смотрела в стену замершим взглядом.
– Понимаю, – мягко сказала Лена.
– Отец все время – вырастешь, отдадим за Васю, а он козел, Вася этот! Может, отец шутит, но я не хочу! Я, может, в Ленинград бы поехала учиться. Я врачом хочу стать. Я вот думаю, ну пусть в интернате плохо, но мне еще три года только в школе, а потом же никто не запретит ехать учиться, правда?
Лена положила руку девочке на плечо.
– Обещаю, – сказала она, – что у нас ты сможешь учиться и потом поехать куда угодно. И никто не будет тебя бить. И в интернате тебе будет хорошо. Ты мне веришь?
Вика вздрогнула. Выглянула из-за колонны:
– Но я это… понимаете, боюсь я. Меня мать убьет, если увидит, что я с вами тут говорю. А если я поеду – домой лучше не возвращаться! И потом, знаете, они и в коммуну за мной ведь приедут. Отец же знаете какой влиятельный. Я боюсь, меня заставят потом опять домой, и тогда знаете, что со мной сделают?
Лена покачала головой.
– Тебя защищает закон. Ты имеешь право с 12 лет решать, дома жить или в коммуне. Если что – тебя милиция защитит, у нас тоже есть своя милиция. А если ты боишься, лучше всего давай поедем с нами прямо сейчас. В автобус – и с нами. Не заходя домой. Вещи тебе в коммуне все дадут. Оттуда позвоним семье и сообщим о твоем решении. Ну что – рискнешь?
Лена вышла из-за колонны, обнимая за плечи светловолосую девочку, подошла к группе ребят. Учительница сказала несколько слов, и тотчас трое парней сомкнулись вокруг девочки, защищая ее от посторонних глаз. Вся группа коммунаров медленно двинулась к выходу, к автобусу, покрытому детскими разноцветными рисунками.
Дым до темноты слонялся с друзьями по городу – благо суббота. Наконец, забрели на огороженную территорию, где был заложен котлован будущей фабрики.
Над стройкой взметнулся исполинский пластиковый купол. По периметру уютно перемигивались цветные огоньки, взбегали вверх, снова спускались, внутри что-то глухо бухтело, переворачивалось, посверкивало временами. Зрелище завораживало.