Хроники Шветара. Душа трилистника
Шрифт:
Сказав это, аббатиса кинула ещё один короткий взгляд на монахиню и удалилась.
Я был готов последовать местному обычаю и осенить себя священным символом. Уж очень неприятный осадок вызвало общение с этой особой. Её замечание в мой адрес, вернее, то, что за ним лежало, мне тоже не понравилось. Взор ядовитой гадюки, честное слово, и то доброжелательнее. Но, вместо бесплотных маханий руками, я на миг прикрыл глаза и мысленно спросил сам себя, вкладывая в вопрос ощущение расширения:
«Чем я сотворяю эту женщину и эту ситуацию в своей жизни? И что ценного я могу получить из всего происходящего?»
Ответ вовсе не всегда приходит мгновенно.
Ничего особого женщина из себя не представляла. Средних лет, средней внешности, совершенно невзрачная, какая-то совсем никакая, бледная, почти не живая и отрешённая. Ах да, у местных это святостью зовётся – отказ от мирского, от страстей и от собственного тела. Про то, что тело является продолжением души и её творением, местные забывают. Откажись от тела, и ты откажешься от жизни, от инструмента познания, набора опыта и роста – всё равно что медленное и особо извращённое самоубийство. А ведь вроде как самоубийцы в фидеосианстве считаются страшными грешниками…
– Пойдёмте, я вас провожу, – чуть улыбнувшись, обратилась к нам Натали, невольно прерывая мои размышления о противоречиях местной религии. – Вам понадобиться две или три комнаты?
– Две, – вступила в разговор Дая. – Я несу ответственность за свою послушницу, а потому лучше она пусть устроиться рядом со мной, – девушка доверительно улыбнулась. – Характер у неё, знаете ли, не приведи Господи, да и любопытна без меры. Вот не далее сегодняшнего обеда, эта юная послушница решила ноги у чужого коня посмотреть. Показалось ей, видите ли, что лошадка хромает. Так конь чуть не втоптал глупую в солому, – Дая испугано осенила себя священным знаком. – Хорошо хозяин коня подоспел и успокоил животное.
Девушка строго посмотрела на нахмурившуюся Злату и вновь улыбнулась монахине. Та словно растаяла и улыбнулась в ответ гораздо дружелюбнее прежнего.
– Я вас прекрасно понимаю. Юные послушницы порой такое чудят, – женщина со смущением отвела взгляд, украдкой тоже осеняя себя символом своей веры. – Да и, что греха таить, сама такой была… Пойдёмте.
Я мысленно покачал головой. Дая не только творец, но и прирождённый целитель душ с явными задатками будущего учителя. Даже такая окоченевшая душа начала таять от простого, почти не заметного прикосновения. Впрочем, наше со Златой присутствие тоже усиливало эффект. Оказаться в перекрестье сразу трёх арнаю – это вам не шутки. Правда, эффект временный. Для настоящей трансформации нужен истинный запрос самого человека – его собственное желание, идущее от души. А у этой женщины такого запроса нет. Её всё устраивает. Она считает, что страдания и лишения являются нормальным состоянием. Таким не смогут помочь и опытные целители душ, даже если бы захотели. А они бы не захотели, это я со всей ответственностью заявляю.
Я прервал очередные размышления и посмотрел на Злату. В ярких, озорных глазах малой плясали смешинки и янтарные отблески, но вид всем говорил, что она обиделась и надулась. Версия Даи, о недавних событиях с конём и его хозяином, явно веселила мою сестрёнку. Я тоже припомнил детину, усмехнулся, но поспешно убрал улыбку.
– За странноприимным домом я, да ещё помощница моя пока присматриваем, – продолжала, тем временем, монахиня, провожая нас к обшарпанному зданию, сложенному из плохо обработанного камня. – Там сейчас ремонт идёт. А потому большая часть помещений к жилью непригодно. Оставшиеся же пустуют. Меня, да Изабель вполне хватает что б прибираться, да за ремонтом приглядывать. Хотя ремонт уж, почитай, как неделю не ведётся. Чего-то там нету. За тем не я глядеть поставлена.
Под продолжавшийся монотонный монолог Натали мы и дошли до странноприимного дома. Оставив нас в маленькой прихожей, монахиня удалилась куда-то в глубь здания, объяснив это надобностью разыскать ту самую Изабель, с которой они тут пригляд ведут.
– Задолбала, коза унылая, – едва слышно пробормотала Злата вслед уходящей тётке.
Дая сдавлено хрюкнула, явно сдерживая смех. Я же, состроив неопределённую гримасу, дёрнул сестру за монашеский балахон.
– Чего?! Не так, что ли? Бубнит и бубнит, даже не нуждаясь в ответах, – буркнула малая.
Я снова молча дёрнул её за полы балахона.
Злата окинула меня с ног до головы долгим изучающим взглядом, после чего дёрнула мою сутану в ответ и, показав мне язык, с довольным видом спряталась за Даю.
Дая, в свою очередь, прикрыла рот ладонью, сдерживая рвущийся наружу смех. Не в силах говорить, девушка сделала большие и страшные глаза, погрозив мне пальцем, мол, хватит.
Я демонстративно шмыгнул носом и принялся невозмутимо рассматривать живописные паутинные узоры под потолком. А авангардно смотрится. Специально они её тут разводят, что ли, такую густую и затейливую? В сочетании с потемневшими деревянными балками, это впечатляло.
Вскоре женщина вернулась в сопровождении девушки лет двадцати на вид. Её внешность, как и имя, подходила под выданное вицероем описание. Довольно высокая, примерно на полтора вершка ниже меня. Судя по паре выбившихся прядок, волосы светло-русые, длину их, правда, было не видно под накидкой и платком. Голубоглазая… Ах нет! Скорее всё же цвет серо-голубой, какой-то переливчатый, глубокий и словно бы многослойный, с почти осязаемой, для меня, фактурой нежного крыла бабочки. Овальное лицо, на удивление, не худое, как у многих молоденьких послушниц и монахинь, и не оплывшее, как у сестёр в возрасте, а вполне здоровое и живое, с мягкими чертами. Фигуру скрадывал просторный балахон монахини. А жаль. Я мог поспорить, что стесняться девушке там было нечего.
Впрочем, внешность – не главное. Портретов-то мне не показывали. Зато молитвенные чётки и особенности того, как их будут держать, описали подробно. И именно на руки девушки сейчас упал мой взгляд, ловя каждую деталь.
Они были собраны из деревянных бусин, как и большинство таких чёток, но дерево далеко не всегда покрывалось тёмным лаком, потому что это заметно дороже. А ещё на чётки мало кто вешал серебряный медальон с изображением фидеосианского символа, и уж совсем редко разделял десятки бусин серебряными пластинками. Обычно эти символы тоже вырезали из дерева, а если кто и находил деньги на металл, то это была более дешёвая медь или бронза.
Внимательные глаза молодой монахини быстро осмотрели нас, и я ощутил узнавание. Но в следующее мгновение её взгляд снова обрёл прежнее кроткое спокойствие. Тонкие, девичьи пальцы продолжали размеренно перебирать бусины чёток, замирая на каждой серебряной пластинке и плавно обводя её контур – не типичное движение для вестарийцев. Те редко просто так перебирают бусины и никогда не обводят пальцем контур вставок. А вот наша проводница, по словам Стефана, должна делать именно так.
– Проводи гостей в дальние комнаты, – обратилась сестра Натали к своей младшей помощнице. – А я пока схожу за бельём. Им две комнаты нужны.