Хронология
Шрифт:
– Пойдёмте. Я знаю, где может быть ваш Кларитин.
Мы огибаем флигель и оказываемся под окнами лаборатории крови.
В цокольном этаже старого здания хранятся медикаменты и расположен аптечный склад, в который ведёт крутая лестничка. У запертой двери склада сидят и стонут на разные голоса десятка два пёстрых кошек. Где-то в этой куче позванивает и колокольчик на ошейнике белого котёнка.
– Обычно, когда вечером со склада уходит последний сотрудник, он насыпает кошкам на ступеньки валерьянку, - объясняю я. – А вчера, в субботу, им отгружали товар, все заморочились и оставили кошек без ежевечернего удовольствия. Вот они теперь и убиваются по валерьянке: она внутри, а они снаружи!
– Ой, спасибо вам огромное! – девушка за шкирку добыла своего Кларитина из общей пёстрой кучи и прижала к животу. Белый котёнок тут же вцепился в её халатик всеми коготками и громко заурчал от удовольствия. – Спасибо. Может, заглянете ко мне? Чайник там, наверное, на плите взорвался, ни одна рожа ведь не поднимется посмотреть, что на кухне происходит. Всем всё пофиг. Соседка из сто второй вообще мой сахар спокойно в чай клала, на меня не реагируя. Типа, если на столе стоит, то это значит всехний. Правда, я потом попросила у подружки из седьмого корпуса борной кислоты, и в тот сахар раздора щедро сыпанула… Больше по моим вещам никто из соседей на шарится! Ну что, пойдёмте чай пить?
– Нет, извините, но… я не могу принять ваше предложение. Мне очень жаль.
– Да, жалко, - девушка загребла тапочкой прелой осенней листвы. – Как вас зовут хоть? Меня, например, Лайма. О, а вон и моё окно, открытое, я ведь прямо в него за котёнком и вылезла.
Мы очутились возле четвертого корпуса и теперь шли вдоль кирпичной стены с грязными дверьми и спящими окнами к Лайминой комнате, где горел розоватый стеклянный плафон с цветочным узором.
– Теперь мне нужно идти, - говорю я тихо, не отвечая на вопрос Лаймы.
– Удачных вам выходных. И будьте осторожней с комендантским часом – в следующий раз может так не повезти…
Про новую Среду
Холодный сегодня день. Тёмно-серое небо хмурится каким-то своим мыслям, и птицы испуганно попрятались от его взгляда под карнизами и в чердачных окнах. Резкий ветер тащит в небытие отчаянно цепляющиеся краями за асфальт рыжие кленовые листья. Кровавыми кляксами на дорожке – давленые рябиновые ягоды. И, хотя батареи веют жаром, как полуденные аравийские пески, хотя плечи укутывает чёрный шерстяной палантин, всё равно в душе холодно.
Все ходят, как голуби – съёженные и нахохлившиеся. Это предчувствие долгой, долгой зимы…
Этой холодной ночью с ветром, рвущим из петель форточки, умерла сероглазая, коротко стриженная темноволосая секретарша Среда. Смертельная доза анестетика…
Она ушла вслед за ветром, не оглядываясь, и кто-то её жалеет, а кто-то завидует ей.
«Почему? Почему? – я сижу в своём уютном кресле, укутавшись в палантин, скрестив ноги, и смотрю на своё зыбкое отражение в стёклах шкафа. – Почему ты так поступила, Среда? Кто причинил тебе боль настолько сильную, что вся жизнь потеряла смысл и свет, стала пустой и ненужной, как перегоревшая лампочка – кто? Ты мне не ответишь, почему и кто, ты мне не ответишь, Среда…».
Приоткрывается дверь, и в кабинет робко протискивается серая от страха и недосыпания Соланж Санберри. К ней должен был зайти генерал ла Пьерр и передать, что я вызываю её.
Свободные выводы о первопричинах, сделанные Соланж по дороге сюда, явно не были утешительными. Воображение – вот что действительно губит людей.
– Присаживайтесь. Ставлю в известность: с данного момента вас переводят на должность моего секретаря с дежурством по средам. График работы стандартный, с шести утра до десяти вечера. Документы оформите в отделе кадров.
Соланж затравленно смотрит на свои старые, побитые, облезлые туфли на низком каблуке, потом выговаривает тихо-тихо:
– Да, я всё сделаю, господин директор Антинеля. Простите, я могу идти? Дело в том, что через час мы будем прощаться с Дайрин, извините, я хотела бы быть там…
– Не понимаю я этого, - фраза звучит резко и сердито. Листья на ветру.
– Вы просто не знаете. Она моя соседка… была, - Соланж стиснула зубы и вцепилась ногтями в юбку, скрутив в себе рыдание. – Она полюбила… одного человека, просто боготворила его, а он ходил мимо, как будто Дайрин какая-то вешалка. Всего лишь однажды, после банкета, переспал с ней, и выкинул её потом прочь, как мусор. Дайрин была… не в себе после этого случая, пока не узнала, что у неё будет ребёнок. Это известие словно бы вырастило ей крылья, вернуло к жизни. Она такая, Дайрин… Захотела поделиться с тем человеком своим счастьем, а он… назвал её дурой! И заявил, что насильно уложит её в пятый корпус. Что ребёнка он уничтожит. Что у него жена и карьера, и ему не нужны… выблядки…
Соланж вздохнула сквозь стиснутые зубы, встряхнулась, словно осознав, что у неё хватит душевных сил вытерпеть, подняла голову и посмотрела на меня в упор. Где-то в глубине её полных слёз лазурных глаз пряталась жестокость. Холодная и беспощадная.
– У Дайрин после этого разговора случился выкидыш. Она прорыдала весь вчерашний день и стихла только к вечеру, - невыразительно продолжила Соланж.
– Я думала, что Дайрин успокоилась и уснула, а она… убила себя. Это я нашла её. Я.
– Соланж, послушайте сейчас меня очень внимательно, - пальцы поправляют съехавший с плеча тёплый палантин, дотягиваются и легко касаются руки девушки в жесте утешения. – Я предлагаю вам свою помощь, Соланж. Хотите?
– Спасибо, господин директор Антинеля, - ровным тоном обратилась ко мне Соланж, немного помолчав, и вежливо склонила голову. – Я слышала о вас много всякого. Что у вас нет сердца. Что вы способны убить за неверно выбранный тон или заданный невовремя вопрос. Что вы не любите никого, даже себя – потому, что просто не умеете любить…
– И это так.
– Но, при всём при том, вы способны понимать… - голос Соланж угас до шёпота.
– И это тоже так.
Я с трудом встаю из кресла – сегодня, к перемене погоды, все старые переломы, все старые шрамы болят, напоминая о том, что не хочется вспоминать.
Где моё привычное изящество в этот холодный ветреный день?..
– Антициклон, - с пониманием говорит Соланж; тоже встаёт. Подходит к окну, сдвинув тяжёлую гардину, и наблюдает, как неистовствует в паутине проводов колючий ветер. Писк открываемого сейфа, глухое лязганье затвора патронника, щелчок взводимого курка… Соланж оборачивается и молча, как-то даже рассеянно, смотрит в чёрную дыру наведённого на неё дула пистолета. После стольких лет в Антинеле я могу с закрытыми глазами попасть бегущему человеку на дюйм выше места входа аорты в сердце. Я помню, как вишней стекала с вечно холодных пальцев чужая кровь и, смешиваясь с очень горячей водой, закручивалась над сливом раковины розоватой воронкой.