Хронология
Шрифт:
Тепло исчезло. Зима заглядывает в темные от тревоги стекла Антинельских корпусов, чуть улыбаясь. Скоро, скоро схватятся ледком лужи и промерзнет бетон стен. Закружатся над памятью белые бабочки первого снега, и мир оденется в саван…
Тень меряет шагами палую листву ковра, зябко кутаясь в длинный черный палантин – он таскается следом по полу, словно траурный шлейф, или словно черная собачка, на которую никто не обращает внимания, а она все равно бегает и надеется. Куда деть себя в эту ледяную пустую ночь, как добраться до рассвета следующего дня?..
Очередная вылазка до кофеварки сквозь спящие коридоры. Ровное дыхание переведенных на режим ожидания генераторов, трепетание текущей сквозь миры слабой Волны – рябь по ночным стеклам и шепот лампочек за спиной.
Возле кофеварки пасется падающая от усталости девочка-лаборантка, беловолосая, очень коротко стриженная. На пальце кольцо с вязью рун, в ушах пламенеют рубиновые созвездия, оправленные в золотые ленточки Мебиуса. Значит, это из нулевого отдела (по изучению физики магнитных полей и сопредельных пространств). Хороший отдел, и руководитель, индус Сао Седар, мой ставленник, у них толковый. Подойти, заговорить, что ли?..
Девушка пристраивает книги на узком подоконнике, где за стеклами цепенеет октябрь.
От прикосновения хорошо знакомой руки в тонкой кожаной перчатке кофеварка начинает удовлетворенно урчать и нагреваться, помигивая матовыми индикаторами. Вокруг тихо-тихо, и неожиданно накатывает уют. На вытертом желтом коврике возле батареи сидит и умывается Салузарова кошка Полпенни, серая в темную полоску.
Пожалуй, не стоит нести пластмассовый стаканчик в кабинет и нарушать тем самым баланс роскоши и пуританства. Лучше устроиться прямо на полу, прижаться озябшей под черным кашемиром спиной к ребристому радиатору, пить раскалённый кофе и прикидываться кем-то там еще. Полпенни с коротким мурканьем прыгает мне на колени и мнёт лапками свитер. Утаптывает черный кашемир, который на самом деле предназначен лишь для того, чтобы на нем спала такая замечательная, такая полосатая кошка, как она, Полпенни.
Лаборантка меж тем затолкала-таки остаток своих книг на подоконник и вдавила кнопку кофе-машины алым лаковым ноготком с белой зючечкой.
А вот хорошо бы сейчас кофеварка взяла и ни с того ни с сего сломалась, и можно было бы угостить беловолосую лаборантку своим кофе, и спросить у нее: «Почему ночью время течет медленнее, чем кровь из разрезанной поперёк вены?» Бы…
Жизнь не терпит сослагательных наклонений. Кому, как не мне это знать. Полпенни урчит, впиваясь коготками в свитер и закатив от удовольствия глаза. Кошки в своем великолепном эгоизме не делают различий между людьми, если получают от них ласку и любовь.
Лаборантка взяла из кофеварки дымящийся стаканчик и начала на него шумно дуть, напомнив всяких там гипербореев со старинных картин. Потом села рядом, скрестив безупречные длинные ноги в кремовых чулках и бежевых туфлях с пуговичками. Повернула встрёпанную голову (блики света в цикориевых глазах) и проговорила, словно сама себе:
– Антинель непригоден для жизни. В нем нет ни тепла, ни уюта, но их можно найти у себя в душе, и разбавить ими однотонность унылых коридоров.
– Жаль, что в наших душах этого так мало… Давайте не будем ни о чем разговаривать, чтобы не спугнуть это ощущение, ладно? Давайте просто слушать тишину, пока ночь течет мимо нас…
По ту сторону волков
Очень холодно. Звезды ярче фонарей. Тени от распятых деревьев, скорчившись, замерзают на обледеневшей подъездной дорожке. Конец ноября. Ветер с мелкой ледяной крошкой больно сечет лицо, когда бежишь от авто к дверям. Каблуки сапожек отчаянно впиваются в бугры грязного, намерзшего на ступеньках снега – лишь бы не поскользнуться, не упасть…
Мертвые синеватые фонари освещают пустой парк – ветер гуляет в ветвях клёнов, фонтан промерз до дна. Зимой в парке нет собак – и на снежном покрывале только отпечатки волчьих лап да вишневый крап капель крови и черные перья. Волки сидят напротив твоей скамейки и смотрят в лицо. Безлунная ночь входит в пике, и с каждым делением термометра, оставленного ртутью, небо все темнеет и темнеет, проваливаясь вглубь себя самого и затаскивая вслед за собой – плести из звезд венок. Чтобы бросить потом холодное сияние на стылый гранит, навсегда заперший в себе стук сердца, постоять немного и уйти, не оглядываясь на прошлое – то, которое non est revocabile.
Серый мех. Янтарные дикие глаза. Молчание. Где-то очень далеко, за оградой парка, за гранью стужи, ждут Дьен, нагретый салон черного «Mitsubishi Lancer» и кивающий шарпей. Где-то далеко, по ту сторону волков… Ты шевелишься, и они смыкают кольцо. Почти взаправду страшно. Белые клыки рвут на лету рукава и полы полушубка… аллеи, аллеи, аллеи с низенькими чугунными заборчиками, ничего не загораживающими. Рыжие ореолы фонарей возле входа, покосившаяся створка ворот, распахнутая навстречу дверца спасительного «Mitsubishi Lancer»…
Игра в догонялки со смертью. Красные тормозные огни увозящей в безопасность машины смешиваются с городским сиянием трафика, рекламы и окон, но из абсолютной черноты парка их провожают ненасытные янтарные глаза. «Ты вернешься, - зловеще шепчет северный ветер и бьется в бронированные стекла, - ты вернешься, и тогда мы закончим нашу игру…».
Растерзанный полушубок валяется у перекосившихся ворот, и садящиеся на него крупинки снега искрятся под фонарем крохотными бриллиантами.
Когда-нибудь и ты будешь лежать на снегу, и снег будет блестеть и не таять на твоих красивых золотисто-рыжих волосах и фарфоровой коже, потому что ты – вернешься…
«Я не могу объяснить, но возвращаюсь назад», - пела Zемфира с волны 100,3 FM.
Антинель… Перехлоп дверец, уносящий наверх лифт. Сверху все кажется проще…
В батареях тепло – крематорий работает без перерывов и выходных.
А на улице холодно – к бездонным ночным окнам липнет свет дальних фонарей за острыми пиками ощетинившегося леса. От заиндевевшего окна веет стужей небытия.
Тонкие пальцы завязывают на черном платке узелки. На память. Чтобы потом развязать их и все забыть. Небу холодно, небо умирает наедине с собой. Так бывает не только с небом…
Капля горячего, до боли обжигающего кофе просачивается сквозь ледяную корку усталости. Ночные коридоры спящего Антинеля. Тусклые желтоватые плафоны под потолком, горящие через один, все засиженные мушиными точечками. Крупные квадраты плитки под ногами. Можно нарисовать на них цифры и попрыгать в классики – вокруг тутовника вприпрыжку гонялась за хорьком мартышка…
По этим плиткам в обеденный перерыв скачут веселые длинноногие девушки из отдела теплоснабжения, когда возвращаются со смены в корпус общежития и предвкушают кофе, горячую воду в душе, книжку Перес-Реверте, выменянную на Коэльо, вечер под торшером и чириканье стайкой в курилке о личной жизни генерала ла Пьерра.