Хронология
Шрифт:
Ковролин коридоров утекает назад из-под остроносых черных сапожек. В лаборатории десятого уровня первого корпуса очень тихо, только дежурная сидит у пульта.
Но в этой тишине – наэлектризованность огромного фронта Волны, текущей сквозь миры. Дрожат тонкие усики приборов, чуть слышно стрекочет регистратор импульса, танец острой иглы выводит кривую напряжения на миллиметровке. Локаторы на крыше все развернуты на юго-юго-запад, решетчатые вогнутые энергонакопители уже подключены к подземным конденсаторам, но стрелки тахеометров стоят пока что на отметке «Zero».
Внизу сакилчи уже прогревают моторы своих пестрых, как конфетти, гоночных машин, курят под дождем, смеются о чем-то своем. Самедир переминается с ноги на ногу, словно гончая на поводке, ему не терпится туда, к бригаде, но уйти без моего разрешения он не может. Девушка за пультом, в отличие от капо, не суетится: аккуратно, кончиками пальцев подвигает тумблеры, регулируя разворот антенн на крыше и готовя резервные ёмкости для сброса статического напряжения. Посматривает на меня, вежливо ожидая каких-то указаний.
– Я еду с вами, капо. Направление – через перигелий прямо на Бетельгейзе в седьмом квадранте местного неба. Получается где-то в районе Тилламуна, на север от пустошей.
– Как прикажете! – щелкнул каблуками Тель и заспешил к Лифту. Стремительное падение по шахте вниз, и стеклянные двери открываются в мокрую осеннюю темень. Холодный, но свободный дождь пускает листья в плавание по гранитным дорожкам. Свет галогенных фонарей над гаражами расплывается по асфальту лужами и течет вниз по тротуарам. Трава в измороси белого неона кажется очень зеленой и бритвенно-острой. Сакилчи оживленно переговариваются, рассаживаясь по машинам и швыряя окурки в круглую консервативную урну возле крыльца.
Ночь охоты.
Подъехал Mitsubishi Lancer, мигнул красными габаритными огнями, хищно заотражавшимися в блеске луж на антрацитовом асфальте, и память царапнулась под черным шёлком – но уже распахивается дверца, и нагретый салон встречает кофейным велюром, запахами сигарет «Gitano» и шоколада, музыкой с частотой 100,3 FM, кивающей собачкой-шарпеем на приборном щитке.
– Поедемте, господин директор Антинеля, - говорит мой водитель Дьен Садерьер по прозвищу Денёк и трогает за нос шарпея. Тот согласно кивает и преданно смотрит на своего Дьена карими блестящими глазами.
Из магнитолы, как дождь по стёклам, струилась музыка Энии. Впереди мелькали красные габаритные огни других машин, по ветровому стеклу со скрипом елозили дворники. Волна шла очень близко – над проводами, колыхаясь, потрескивали шаровые молнии, в радио что-то загадочно шуршало, черный шелк платка шевелился, словно живой, и лип к наэлектризованному велюру кресла.
– Внимание всем машинам! Въезжаем в зону Волны и уходим из этой тени со смещением по вектору Инденсора. Приготовьтесь к скачку от пятой постоянной Антинельского меридиана. Отсчет с десятки. Отсчет начинаю. Десять…
Дьен напрягся, пригнувшись к рулю и сощурив тёмно-карие глаза.
За окнами было ничего не разобрать, по стеклам хлестали мокрые ветки. Где-то далеко летела назад цепочка из огней, а в дождливом небе разгоралось розоватое зарево. Моя кровь начала закипать, словно ледяное шампанское во встряхнутой, но крепко запечатанной бутылке. Таймер щелкал, словно сверчок в пустом доме за котлом.
Точка соприкосновения… Прорыв… Скольжение меняющихся миров, упавшая далеко за черту «тысяча миль в час» стрелка спидометра… Сквозь Волну, навстречу ей, наперерез косому ливню… через полосу мороси… туда, где уже стихла буря.
Шарлотка и бутерброды
Уже падают с неба сумерки отдождившего дня, и безумно цветут яблони Тилламуна, усыпая своими белыми тонкими лепестками щербатые асфальтовые дорожки, сквозь которые проросла трава. В этом уголке Южной Пустоши дыхание раскаленных песков пустыни было почти неощутимо, только спрятанные в газоне поливалки выдавали боязнь людей увидеть в середине лета жухлую бурую траву в изумрудистой шёрстке лужайки. «Mitsubishi» плавно причалил возле крылечка, клюнув носом, и кошачье урчание мотора стихло, будто он заснул. Дьен Садерьер ухитрился очень быстро оббежать вокруг капота и распахнуть мне дверцу. Вечерний воздух пах свежестью и шарлоткой – из окон домика доносились звон посуды и оживленные голоса. Эта была жизнь, такая простая и странная, не похожая на ракушку кабинета, на выстуженную спальню с равниной белого ковра и черной кожаной мебелью, на коридоры, лифты, лестницы и лаборатории Антинеля. Это было непостижимо. Это было выше моего понимания.
Выпущенный в парламентеры субтильный Тьер Санавьен стучится у дверей.
Что-то происходит, а с яблонь летят лепестки и срываются сладкие капельки ушедшего за край времени дождя. Об остроносые сапожки трётся коричневая полосатая кошка, сделавшая хвост вопросительным знаком, вежливо обнюхивает тонкие пальцы в перчатке, пытается поймать лапкой кончик черного шелкового платка. Поиграть хочется. Я понимаю кошек, потому что у меня кошачья душа и целых девять жизней…
На асфальтовой дорожке – полусмытые дождем классики. «Вокруг тутовника вприпрыжку гонялась за хорьком мартышка…». Узкие носки сапожек осторожно переступают меловые линии – словно это теперь может хоть что-то изменить. Парламентерский выход Тьера потерпел крах, и группа захвата уже выламывает дверь, и кто-то бьется в истерике, а потом этот славный домик со ставенками и черепичной крышей сожгут дотла, и скоро вместо аромата яблонь и шарлотки вечерний ветер будет нести только гарь и пепел.
Я отворачиваюсь. Кошка все курсирует вокруг моих ног, недовольно дёргает полосатой спиной, недоумевает, почему ее, такую красивую, никто не гладит и на руки не берет.
– Все прошло нормально. Поймано трое Ломателей – семейство Тоусон. Поедемте, - возникает рядом Дьен Садерьер. На мой личный взгляд, когда выламывают дверь в чей-то дом, это уже ненормально, но с Ломателями по-другому никак. Они это заслужили.
Перехлоп дверец – кавалькада вытягивается в цепочку по ленте шоссе вдогонку за Волной. Шарпей продолжает бессмысленно кивать и таращиться. За стеклом на безумной скорости мелькают мокрые и чем-то огорченные кусты. Две сороки кружат над бересклетом и боятся клюнуть. Провода провисли под тяжестью капель и гудят. В ложбинках сгущается туман.
Не понять: то ли раннее утро, то ли близящийся вечер. Дождь все еще чуть капает.
Гроза над знакомыми стеклянными корпусами откатывает дальше на запад. Мокрые астры на клумбе похожи на стайки разноцветных раздавленных каракатиц. Асфальтовые дорожки влажно отражают очищающееся от туч серо-белое небо.
Нет, все-таки утро, самое ужасное время, когда нужно что-то начинать делать, а что, неизвестно. В одиночестве возвращаюсь к себе, и предупредительная секретарша порскает из-под ног, оставив на столе еще бумаг и кофе в невинном белом фарфоре. Рядом лежат тонкий ломтик сыра и два сухарика. Завтрак аристократа, черт бы его побрал! Тепло за ночь превратилось в липкую духоту, и от нее теперь никуда не деться.