Хронология
Шрифт:
В коридорах живут лампы. Лампы всегда всё обо всем знают, и потому иногда эдак понимающе подмигивают, когда идешь ровно по линии отреза двух половин линолеума, расставив руки и ставя узкий острый носок черного сапожка точнёхонько за каблуком другого, тык в тык. Подмигивание это, естественно, сбивает, ты оступаешься, но это не страшно, потому что всегда можно дружески подмигнуть левым глазом в ответ и жить, понимая, что никто и никогда не узнает, чем мы тут занимаемся в наше законное рабочее время. Лампы умеют хранить свои тайны. Они не болтливы.
Это был желтый кусочек мозаики. Сложи их вместе – получится подсолнух. В центре темнеет стеклышко тонированных очков. Похоже на солнечное затмение. Кстати, солнца над Антинелем почти никогда нет. И все знают, почему. Свечи каштанов горят без пламени и дыма вместе с летом. От него так мало осталось, и это радует, ведь сегодняшняя ночь с антициклоном и вязами за окном, сырая и ветреная, уже всей душой принадлежит сентябрю.
Еще в коридорах живут батареи. Обычно они ничего не знают, никого не трогают, и только вечно протекают, и только их вечное кап-кап об пол живет в остывших артериях вместо пульса. Батареи бывают разной масти. Увидев заблудившуюся, одинокую и голодную батарею, вы по ее окраске легко поймете, с какого она этажа. Что странно, ниже минус первого они не водятся. В тех коридорах живут только трубы. Я их не люблю. В них постоянно что-то откуда-то куда-то течет, и как только начинаешь задумываться, куда, что и откуда, как вспоминается бесконечный сон, горькие травы над головой и тишина…
А собранный из тонированных очков и желтых витражных стеклышек глупый солнечный подсолнечник летнего затмения цветет на белоснежной равнине ковра, и улыбка лепестков не раздражает, а кажется достаточно милой.
Этой ночью можно не придумывать, как убить завтрашний день, можно просто вспоминать этой августовской ночью, в которой летит антициклон и цветут подсолнухи. Что вспоминать? То самое – …?
Странно, но наверху начало светать. Усталая тень лежит прямо на полу, закрыв лицо от рассвета узкой ладонью, на чистом и абсолютно пустом белоснежном ковре. Снега. Я хочу снега. Хочу в этот снег зарыться и больше ни-че-го не вспоминать. Когда же он, наконец, выпадет, этот снег?..
Путь до зимы
Это облетание раздражало весь день, это кружево листьев по безумно ясному небу и тонкий плач флейты очень далеко, по ту сторону памяти. Этот день был пыткой, этот день отрицал серую ободранную громаду Антинеля в себе, он плыл себе сквозь август, словно паутинки, и грелся на ярком еще солнце. Черные остроносые сапожки осторожно обходили разлитые по скрипучим доскам пола лужи солнечного света. Из-за стекол тонированных очков небо приобретало тот самый странный цвет, в который обычно красят стены коридоров и лестниц от пола до середины. А сверху до потолка побелка. Совковские интерьеры, от которых до депрессии ровно один вздох. Этот секрет прост, если как следует подумать: отчего стены красят исключительно в болотно-зеленый или в тошнотно-синий казенный цвет. Три шага к ломаной линии лестницы, уходящей в небо меж грязных стен. Небо – там, за пыльными стёклами окна с дохлыми мухами между рамами и торчащими ржавыми гвоздями.
Какой длинный, этот день, в котором облетающие листья выстилают узором подъездные дорожки к Антинелю и прилипают к свежевымытым окнам на пятом этаже административного корпуса, сквозь который как раз мягко и быстро ступают остроносые черные сапожки…
У пятого этажа есть свои тайны, у него есть свои фикусы в гнилых кадках, красный половичок, рязанские березовые рощицы на совершенно идентичных картинах по стенам, свой особый запах старых пыльных бумаг и бюрократии. Пятый этаж сегодня не в настроении спорить с солнечностью предосеннего дня за высокими окнами: фикусы греются в кадках и грезят о своей родине, у фикусов сладкая ностальгия. На пятом этаже водятся исключительно белые батареи в деревянных лакированных чехлах. На каждой батарее стоит клеймо – ИТК и кособокий ромбик. Меня всегда занимало, что это значит. Никто мне так и не объяснил.
В одном из коридоров пятого этажа есть лифт-барокко, один из нескольких периферийных лифтов. Его построили для удобства переправки списанных бумаг прямиком в архив. Возле резных дверей на низенькой табуретке сидит темноволосая девушка и читает Генриха Гессе, лифтерша. Роскошь кабины, матовые светильники в потолке.
Нулевой уровень. Архив – длинные ряды серых слепых ящиков с пожелтевшими наклейками. История Антинельского филиала Института в отчетах и докладах. Мертвая пыльная история, которая никому не нужна. Забвение здесь равносильно смерти. В архив все заглядывают лишь для того, чтобы подшить очередной том из официальных бумаг. И только я здесь сейчас не за тем…
В глубине серой безликой комнаты дышит холодом стекол черная дверь на нужную лестницу.
Ведь нет уже сил на то, чтобы терпеть втеревшийся в бетонные стены и бетонные сердца теплый предосенний день… Пора бежать в зиму.
Дальше наверх, по низким ступенькам, в жиденьком свете умирающих люминесцентных ламп, вертикально приделанных на конечно же синие стены. Чуть выше, через пару пролетов, их сменяет благородный сайдинг. Лампы тоже оживают, в их вытянутых колбах с треском конденсируется белый морозный свет, делающий темноту за окнами еще глубже. Среди гранитных стен зябко, неопределенно-рифленые радиаторы притравлены и кажутся только чуть теплее ледяных пальцев.
Стекло без переплетов кажется провалом в хрустальную, оцепенелую ночь с колючим инеем и снежинками звезд - они одинаково искрятся и мерцают в этом прекрасном ледяном мире.
Здесь нет ничего от опротивевшего августа. Здесь каштаны уродливыми изломами беспомощно торчат из сугробов, растопырив во все стороны ветки, и их надежда на лето так же глупа и нелепа, как предположение насчет того, что любовь существует.
Еще немного длинных безликих еврокоридоров с пятнистым от точечных светильников ламинатом на полу. Широкие стеклянные двери, взблеснув улыбками хромированных ручек, выпускают на свободу, в стужу, в зимнюю ночь.
Круглый сквер у входа занесло снегом, на елочках ровно и неярко, как-то по-домашнему, горят огоньки новогодней иллюминации. Луны сегодня нет – новолуние. Перекрестье теней на белом с голубоватым отливом снегу. Рассеянный свет двух фонарей у входа смешивается, сплетается с бликами многочисленных окон Антинеля. В этом корпусе нет лабораторий, лишь общежитие, прачечная и пара офисов. Поэтому свет окон не флуоресцентный, а уютный, желтый или розоватый. К крыльцу подкатил маленький «Ситроен», и симпатичная светловолосая девушка в вязаной шапочке с помпоном и разноцветных рукавичках начала выгружать из багажника пакеты. Должно быть, вернулась из отпуска. В Антинеле нельзя выезжать из его здания в течение всего рабочего года, а срок отпуска заранее оговаривается в контракте. Да и выйти из этого здания не так-то просто…
Но нам-то можно. Можно смахнуть со скамейки искристый снег, усесться, закинуть ногу на ногу, бросить рядом черный платок и носком сапожка приняться чертить по дорожке какой-то замысловатый узор, отдыхая от августа. Можно даже растопить в ладонях снег и пить холодную, чистейшую, зимнюю воду – потому что устаешь от слишком сладкого чая или кофе, когда сахаром безуспешно пытаешься заглушить привкус хлорки.
Путь до зимы был таким долгим, а обратно, кажется, такой короткий, словно выстрел в сердце.