Хронология
Шрифт:
– Хироко, Вы давно выходили ночью из своей комнаты?
Он явно смутился и начал стучать ногтями по гладкому дереву. Потом быстро пожал плечами.
– Это ведь глупые предрассудки, господин директор. Страшные сказки секретарш. Все эти слухи про… то, что происходит в здании ночью… Вы-то должны про это знать. Комендантский режим соблюдается очень строго. И генерал тоже…
Я жестом останавливаю его и смотрю, как по шахматным клеткам пола торопится фигурка без названия – почему, почему раньше мне всё казалось, что водитель носит вишнёвый костюм, хотя он – цвета замороженной крови?.. Мышеловка праздника с треском захлопывается, сминая чёрный шёлк. Ан-ти-нель. Вот так тебе в три слога ломают крылья. Ан-ти-нель.
Возвращение в отдел кадров под конвоем бдительного водителя. Ещё одна чашка кофе. Апатия. Душа спит в ледяном саркофаге зимы, под хирургически-белым светом негреющего солнца. Слова звучат, но смысл отсутствует.
– Почему вы решили посвятить себя медицине?
– Кто может дать вам рекомендации?
– Учтите, что здесь принято работать двенадцать-шестнадцать часов в сутки, с полной отдачей, а не пить чай и сплетничать целый день…
– Мы в первую очередь нацелены на исследование, открытие нового, кажущегося нереальным…
Я смотрю в окно, где меркнет день и обрастают белыми иглами инея провисшие провода, пока принудительно приставленный к новеньким водитель, патрон за патроном, расстреливает в них свои вопросы, словно пророк директора Антинеля. Свет зажечь, что ли? В сумерках пахнет свежей выпечкой, сосновой хвоей и ещё чуть-чуть кошками капо Салузара.
– …А вам когда-нибудь приходилось убивать людей? – тихо спрашиваю я, проводя кончиками пальцев по оцепеневшему стеклу. В нём отражаются наоборот отдел кадров и последний сегодня соискатель – смуглый тоненький итальянец в белом костюме.
– О, не больше, чем старина Оппенгеймер, я думаю, - мило улыбнулся итальянец, подняв голову и поймав отражение моих глаз в стекле. Помолчал и прибавил, - я тоже ненавижу Рождество.
Я еле заметно киваю; на небе загорается первая звезда. То, что пришло в этот мир двадцать пятого декабря/седьмого января, в полночь, должно всё-таки умереть и оставить людей в покое…
– Вы же так не думаете на самом деле, правда? Вы просто устали за эти дни, так много работы, - водитель чуть коснулся моей руки, провожая меня в кабинет. Соль на закушенной губе - иногда это так сложно: не сорваться, не накричать, и не хлопнуть дверью, обвалив притолоку и вывихнув руку… Поскорее бы вырвать из календаря эту ночь и нырнуть сразу в утро понедельника!
Десять вечера, лампочки в коридорах горят одна через три. Никого нет – все где-то. Пойти, что ли, к ним?.. Отрежьте мне кусочек праздника, да-да, вот этот, с милой белой розочкой и цукатом. Я заверну его в салфетку с узором из веток остролиста и унесу с собой. Если к утру вы не умрёте, я тоже его съем…
На мраморных Парфенонских ступенях, на красной ковровой дорожке, между одиннадцатым и десятым этажами, меня настигает и останавливает эхо чьих-то шагов. Сверху, по-звериному мягко ступая, спускается генерал в красном, с бородкой из корпии, с мешком за плечом.
– Хо-хо-хо, - слегка неуверенно рассмеялся он чужим голосом, кланяясь мне. – С рождеством! А ну-ка, постойте, у меня тут что-то для вас есть…
Я завороженно наблюдаю, как он копается в своём мешке, и мне всё кажется, что сейчас на свет будет извлечено нечто поистине жуткое: отрубленная голова моего водителя с кривым оскалом и закаченными карими глазами, или живое бьющееся сердце…
– Джереми, мы все тебя ждём, - окликает снизу Рейнборн. – Если мы сейчас не зажжём ёлочку, хирург Баркли обольёт её керосином и кинет спичку. Он уже стоит с канистрой и смотрит на часы!
– Ох, извините, теперь уж завтра утром получите подарок. Мне жаль, но… - генерал вытер лоб запястьем и выразительно покосился куда-то вниз. – Вы идёте с нами?
Я молча качаю головой. Ла Пьерр и Рейнборн уходят, а я остаюсь на лестнице – смотреть на впитывающееся в красный ковёр мокрое пятно на том месте, где стоял мешок, и думать о мёртвых глазах и живом сердце. Красное на красном. Пустота и тишина.
Очень холодное рождество. От залпов праздничного салюта трясутся в рамах стёкла: Христово воинство празднует день рождения своего вечного генерала. А я всё стою среди пустого здания, и не верю, что это происходит наяву. Моё первое рождество в Антинеле. Интересно, сколько их ещё будет…
========== Лоскут № 5 ==========
Кроссворды
Зима без снега, поверьте мне, это ещё хуже, чем капуччино без пенки. Хочется добавить: и Новый Год без ёлки, но поскольку это первое января повстречалось со мной под раскидистой сосной, то лучше промолчать. Вообще, это очень занятно: наблюдать за приготовлениями к празднику людей, которые смутно понимают, что «карнавала не будет», потому что здесь не любят карнавалы. Эти стыдливо развешенные Окадой по всему первому корпусу золочёные шишки размером с банан и расклеенные по всем окнам разноцветные снежинки из бумаги. Эти написанные дрожащими руками начальников отделов служебки с просьбой «выделить денежные средства на проведение праздничных мероприятий». Я просто вживую вижу, как руководители сгорбленными тенями проскальзывают в приёмную и торопливо запихивают свои слёзные мольбы между актами выполненных работ и кадровыми приказами в папку «на подпись»…
Наблюдения за попытками людей исподтишка делать то, что, в общем-то, не запрещалось, поглотили меня до такой степени, что мир по ту сторону стёкол начал казаться размытым далёким сном. Отголоски его жизни долетали ко мне лишь в виде регулярно поставляемых водителем газет. Кризисы, катастрофы и гламурно-посконные светские сплетни сразу же выкидывались в мусорную корзину, а последняя страница с гороскопами и погодой прочитывалась вдоль и поперёк. Потом она торжественно вручалась водителю со словами: «У меня там в кроссворде несколько слов не отгадалось, так вот, что такое тропический фрукт из четырёх букв, две первые «кь»? Ведь «Майн Кампф» написал Ньютон, правда?». Обычно потом водитель с полчаса сопел над газетой, зачёркивая и переписывая всякие «морской деликатес – мангуст», «виски Белая берёза» и тому подобные штуковины, а зачеркнув и переписав – прятал кроссворд куда-нибудь подальше. Я до сих пор теряюсь в догадках: то ли он очень тактичный, то ли по каким-то неудобопонятным причинам не хочет говорить мне всей правды о том, кто написал «Отверженных» и что такое гвизоция. Но ради одних только косых взглядов водителя, замазывающего корректором очередную газетную страницу, вообще стоило разгадывать. Это были взгляды американского пилота навороченного истребителя на что-то мастерящего у себя в гараже Райта-мл. Мне нравится, когда на меня так смотрят – очень тонизирует.
Идиллия разрушилась с окончанием счастливой новогодней сиесты. Необходимость всё-таки выйти из дверей и окунуться в морозную реальность была сродни пощёчине. Воздух ранил, как острые льдинки в бокале виски – минус тридцать и полное оцепенение. Целый день стал пыткой без моей привычной милой обыденности и робкого шуршания мишуры, пятнами прорастающей по всему зданию то тут, то там, словно некий грибок. Целый день в клубке дорог и чужих, свежезамороженных бесснежных городов, примеривающих на себя облезлый праздник.