Хронология
Шрифт:
– И это освещение, издевательски названное дневным! Эти закупленные Тэ Коркораном в каких-то немыслимых количествах энергосберегающие лампочки, похожие на собачьи крендельки! Все эти личности не понимают исконную, историческую потребность человека в тёплом свете…
Алекс зло пошевелил похожим на клёцку носом и тяжко вздохнул.
– Куплю себе на Новый год мещанский абажур с кисточками и буду под ним пить чай из блюдца, смачно прихлебывая! У кого-то, может быть, счастье наступает от достижения высших целей типа процветания человечества в целом, а вот у меня лично – от абажура с кисточками и чая из блюдца! И непременно с прихлёбыванием, - подытожил он своё выступление и затолкал в рот сразу полгрейпфрута. Я несколько раз задумчиво киваю по инерции, и обнимаю колени руками.
Наше дождливое молчание прерывается опять же проклятием человечества, то есть мобильным телефоном. Понедельник уже стоит на пороге и нетерпеливо дёргает дверь. Выдохнули, убрали с лица абсолютно все выражения, натянули перчатки и вышли из тихой гавани вечерней реанимации навстречу бурям и сирокко предстоящей трудовой недели…
…А ночью, когда дождь выдохся и замер, прилетела первая снежинка, медленно опустившаяся на мою подставленную ладонь. Я касаюсь её губами, вдыхая бескомпромиссность и дикую красоту Севера, и душа моя замирает, покрываясь корочкой льда от прикосновения стужи.
Грядут холода… Прощай, сырая серая акваре(а)льность.
Очень холодное Рождество
Очень холодное рождество. За окнами безмолвствуют одуревшие от собственной белизны и скульптурности снега. Небо вылинявшее, как застиранные бледно-голубые джинсы, и абсолютно пустое. Примёрзшее к зениту полярное солнце не способно растопить даже иней на внутренней стороне стёкол. В такую безумную погоду подсознательно ищешь дурные приметы – и находишь, в странных мелочах в виде нерастворившейся таблетки в твоей чашке кофе или в пришпиленном ножом к стене лифта бумажном сердечке с дикой надписью «Merry X-mass». Уговоры водителя не помогают. Он так и не смог убедить меня, что на дне чашки была его пуговица от рубашки, а эту открытку в лифте повесили физики-атомщики, у которых всегда было очень странное чувство юмора и мировоззрение как таковое. Он мне лжёт, я знаю. И вообще, как можно верить человеку, имя которого выветривается из памяти через три секунды после произнесения вслух?!
Генераловы горшки так и стоят по окнам пустые, словно развёрстые, ждущие кого-то могилы. А косточки мандарина так и не взошли. Только у Окады в щучьем хвосте пророс базилик, и он ходит такой гордый, будто доказал теорему Ферма.
Ночи кромешны, и напоминают остывшую топку крематория, вид изнутри. По ночам в стёкла скребутся безымянные страхи. А ещё почему-то не включается кофеварка – её обычно тёплый, полированный бок сейчас остыл, словно древний саркофаг в марсианской пустыне. Стихло мягкое урчание бойлеров в жилых корпусах, и кажется, что мир вымер, однозначно и бесповоротно.
Ночами часто отключаются от перегрева работающие на всю катушку котлы, и кольцо стужи сжимается вокруг единственного комка тепла в ледяной темноте, и ты всё глубже зарываешься в шерстяные одеяла и пледы, в своё зимнее одиночество…
Утром ты гладишь нервными пальцами засохшие кровавые полоски на белом льне наволочки, пока тебя не уцепят за запястья и не уволокут куда подальше от дурных предчувствий, убив по дороге всех жуков-древоточцев сомнений дустом суровой логики. А когда вернёшься вечером, всё будет как всегда: белое и чёрное. Без третьего цвета. О, ради всего святого, Садерьер, ради всего святого!..
Утро вообще понравилось бы старикану Эйнштейну, настолько оно относительно. Это просто некое время на часах, когда снова включают бойлеры и основное освещение коридоров. Бутерброд уже третий день подряд падает рыбой вверх. Это нормально? Особенно если учесть, что в нём ещё есть масло? Знамение в семь часов утра: внезапно очнувшееся от многовековой комы внутреннее радио громко прохрипело заднюю часть хорала «Deck the halls with buds of holly» - а потом сдохло окончательно. В первой столовой на стаканы с чаем наклеены смеющиеся Санта-Клаусы в белых халатах и с капельницами в руках… Я совсем не хочу Рождества.
Я хочу стоять и рисовать на белой запотевшей кафельной стене морга иероглифы «Ненависть» и «Логика», в замороженных запахах хлора и карболки, так далеко от всех предзнаменований, так рядом со смертью. Замерзшая кровь блестит ярко-ярко, как праздничный лак на ногтях бледных Антинельских девушек.
Каждый день приезжают новенькие – стайками дрожащих теней с инеем на ресницах. Общаги постепенно заполняются какими-то нервными, шарахающимися ото всего в угол личностями, за которых до рваных пиджаков и откушенных галстуков дерутся руководители отделов, мучимые кадровым голодом. Со всеми новенькими нам нужно обязательно пособеседовать, и обычно этим занимается генерал, как самое округлое, уютное и симпатичное существо в Антинеле. Но сегодня ла Пьерр, пугая меня, пробежал мимо с большим пакетом корпии и попросил пособеседовать хотя бы десять штук. Куда он понёс столько корпии? Что вообще происходит?! Я сижу в отделе кадров, до ломоты в пальцах вцепившись в большую чашку с кофе, и тихо схожу с ума. Водитель, словно паук в модном галстуке, старательно ткёт на искусственной ёлке в углу паутинку из серебристого «дождика».
– Это к празднику. Смотрите, как симпатично вышло, - говорит этот страшный человек с милой улыбкой, и включает на ёлке последыш электрификации всей страны – ярко-красную звезду. Вот только почему-то, в отличие от стандартно-кремлёвской, в ней шесть лучей. От звезды в отделе кадров веет чем-то тёмным, алхимическим, смутно связанным с латынью и демонами. О Святой Са. Как мне хочется швырнуть об пол кружку с кофе и закричать. Я сейчас найду в этой кружке ещё одну нерастворившуюся пуговицу, то есть потерянную таблетку, и тогда я точно сойду с ума, и тогда не будет никакого Рождества…
Я вылетаю из отдела кадров и убегаю через километры коридоров и лестниц от этого жуткого, дьявольского праздника, замурованного заживо в кирпичной стене директора Антинеля, от сонма улыбчивых Санта-Клаусов в белом и мёртвого солнца в каждом окне.
В открытой двери отдела нулевой физики стоит Окада с чашкой какао и смотрит куда-то внутрь себя. На лацкане пиджака у него поблёскивает брошь в виде веточки сакуры. Окада, как мантру, мурлычет себе под нос «Jingle bells», словно бы стараясь заглушить страшную внутреннюю тишину.
– Хироко, где д’Эспозито? Он мне срочно нужен.
– О, Карло дома, жарит гуся. Вы же сократили сегодня всем день до четырнадцати. А что, какие-то проблемы? – Хироко как будто очнулся и нервно провёл пальцами по дверному косяку. В его тёмных глазах плеснулся страх. Пауза. Молчание.
– Кофеварка не работает, - тихо сказал Окада минуты через две и подул на своё какао. – Ветка от перегрузки отключилась, изоляторы полетели – второй корпус греется сейчас этими масляными радиаторами, а у них мощность большая…