Хронология
Шрифт:
Молчание… Кэм молча, прикусив губу, смотрит на плачущие крупными каплями буквы на запотевшем стекле – их раз за разом выписывают тонкие пальцы Норда, слово за словом, буква за буквой: «Кто же я?.. Кто же я?..». Вопросы без ответов.
Дождь низвергается с изрешёченных пулями небес, смывая с мостовых листья, мусор, собак и бродяжек. Норд смотрит туда, где холодно, пусто и молчаливо, словно к себе в душу. На верхней губе засохла капелька крови, словно ещё одна родинка. Спроси у него сейчас Кэм – безмолвная скульптура у дверей, раскройся эти скованные болью уста вопросом: «Что Вы сейчас чувствуете, Норд?» - и он не ответит. У него нет ни одного ответа. Разве что – указать рукой за окно, где холодно, пусто и молчаливо.
========== Лоскут № 2 ==========
Синее-синее
Иногда в октябре небо бывает синим-синим, как рисунки на фарфоровых сервизах «гжель», а деревья золотисто-рыжими, как мои волосы.
Стоишь, смотришь на него из-за стекла, прислонившись к нему усталым лбом, и почему-то хочется, чтобы какая-нибудь девочка-художница, из тех, что выводят на белом фарфоре узоры тонкой беличьей кисточкой, пришла ко мне и капнула в мои глаза немного синей-синей краски. Чтобы в них отражалось небо с населяющими его птицами и облаками, чтобы внутри наступил октябрь… Пусть ещё нарисует мне своей щекотливой кисточкой на белом фарфоре кожи, как на чашке, синие узоры вен – побеги ночного плюща, оплетающего руки заброшенных статуй в осеннем парке. Ещё можно нарисовать мне василёк – вместо сигареты меж пальцев, потому что капля никотина убивает лошадь, а цветок василька спасает единорога.
Синяя краска вообще, на мой взгляд, очень-очень важна в нашей жизни. Ею можно рисовать море, чашки, вечер, птиц и иней на проводах. А если добавить немного пламенно-рыжего, то можно нарисовать ночной костёр, октябрь или даже меня.
Жаль, что среди сосен, что торчат в пейзаже, как натыканные в землю гигантские карандаши, совершенно не водятся девочки-художницы с ловкими пальчиками и зеркальными улыбками с картин раннего Пикассо. И мои глаза так и останутся чёрными-чёрными, и октябрь останется только снаружи, и лошадь будет всё-таки погублена.
Всё из-за этих девочек. А вернее, из-за их отсутствия.
Ну вот как так можно-то, а?..
Я беру с подоконника свою ручку Pelican и долго, задумчиво смотрю на повисшую на кончике золотого пера синюю-синюю каплю чернил.
Размышления о цветах
Первые лепестки белого шиповника, первые плоды боярышника, первые гладкобокие лаковые каштаны, собранные на асфальтовых дорожках, первые семена, упавшие в керамические горшки «под Мексику»…
Горшки купил генерал ла Пьерр, и в этом было нечто поистине космическое. Нечто от цветной капусты Поля Барраса и радостей беспризорного конопляника.
В эту неделю каждый уголок моего маленького Антинельского мирка оплетён и увит самыми разными растениями. Они тянутся в мой октябрь из разных дней и разных миров, нежно цепляясь усиками побегов за этот день и этот мир. Такие разные – целый травяной калейдоскоп.
Взять хотя бы эту кочевую беспризорную «берёзку», с синоптической точностью угадывающую приближение Антинельского фирменного химоружия под секретным кодовым названием АФБ. Вчера, при появлении на горизонте великого хирурга, она шустро переползла из лифтового холла в контору бастарда и зацвела на радостях маленькими белыми цветочками. Их ещё носят на пряжках туфлей и в распущенных волосах красивые лаборантки седьмого корпуса – они умеют смотреть сквозь дым долгим кошачьим взглядом и усмехаться как-то про себя.
Теодор Коркоран обожает всех своих лаборанток, и вечером оставляет то одной, то другой на столе всякие милые женские вкусности. И он тоже принёс для украшения коридора один горшок, белый, похожий на парковую урну, чтобы показать коллективу, что он с ним не только в мыслях.
Из моего окна сейчас видно, как стоящий в ореоле солнца водитель сметает с ветрового стекла сухие берёзьи листочки цвета стен в первом корпусе: что-то среднее между плохо пропечённым омлетом и закатом на самой грани ноября. А ещё в первом корпусе, помимо генерала и его армии горшков, есть некто Хироко Окада, управляющий, который фукает на фикус и выращивает щучий хвост, пока госпожа Окада выращивает ему в общаге водителей рога.
У меня пока ничего нет, чтобы выращивать, и даже горшка мне не выделили. Зато у меня есть чёрная чашка с виньеточной золотой надписью «Кофе сюда!», и косточка от персика. А это уже, собственно, настоящий повод.
Почему-то, когда я иду по коридору, генерал постоянно путается у меня под ногами, словно большой игриво-надоедливый щенок. Это неизменно меня раздражает, поскольку мешает слушать шелест уютных, как привычка грызть фисташки, затяжных октябрьских дождей. Сухие метёлочки ковыля трутся о низкое небо, и воздух пахнет кофе и валерианой – первая смена с без пятнадцати шесть утра, когда не спим только я да уличные фонари.
Утром жить тяжело, зато вечера длинные и неспешные, как сельская жизнь. Вечером генерал сначала делает солдатам построение, потом пьёт чай с корицей и медовым пирогом, а ещё потом, в полночь, начинается комендантский режим и кончается горячая вода. Комендантский режим – это единственные пять часов, когда можно ходить по коридору, и под ногами никто не путается.
Потом полшестого приходит с газетами водитель, а ровно без пятнадцати Окада принимается фукать на фикус отстоявшейся за ночь хлорированной водичкой. Если подумать, Окада – это наша кукушка первого корпуса. С точностью брегета без четверти шесть он производит 15-20 фуков, в зависимости от процентов влажности погоды, и начинает пить зелёный чай с лимоном.
В архитектурном предпочитают бобовые растения и мелкую крапинку. Кучерявый мышиный горошек скоро вытеснит тружеников кальки и рейсшины из их экологической ниши, а ароматы питающихся бобовыми тружеников скоро вытеснят все остальные отделы с десятого этажа. У них даже курение запретили – боятся взрыва…
Но при всём этом эко дизайне, горшки генерала всё стоят пустые, как витрины колбасного отдела при прогрессивном социализме. Только в один, фасолечной расцветки, кто-то поздно ложащийся закопал пять мандариновых косточек. Хотя, может быть, это был и очень рано встающий, не знаю.
А вот вы – знаете, что если поливать цикламен циклопарафинами, то он мутирует в бутадиен стирольный каучук растительного происхождения с ярко выраженным вкусом цикория и седьмой валентностью? Если вы это уже знаете, задумайтесь над тайной происхождения пакетированного цикориевого напитка «Доброе утро», который никто и никогда не импортировал в Антинель из Ботсваны хотя бы потому, что в Ботсване цикорий не растёт.
Зато у входа на наш одиннадцатый этаж чудесно растёт лимонник, превращая окололифтовое пространство в сад с экваториальным привкусом. Желание побыть китайским мандарином (хоть кончиком ногтя на левом мизинце) и послужило поводом к расправе над стандартным освещением коридора – синими галогеновыми лампами. В тропическом раю не должно быть подсветочки а-ля местечковый морг. И вообще, нечего мешать растениям вырабатывать аденозинтрифосфорную кислоту! Думаю, эта надпись хорошо бы смотрелась на плакате в стиле окон РОСТа.