Хронология
Шрифт:
Утро, пять с мелочью минут. Мир похож на лист копирки, на которую кто-то просыпал редкие белые бусинки-фонари. Я стою на крыльце, зябко спрятав лицо в пушистом шарфе, и изо всех сил пытаюсь не спать. Даже выпитые перед отъездом три чашки арабики не способны согреть замирающую в жилах кровь – лёд внутри, лёд снаружи. Четыре часа до рассвета. В темноте корпуса кажутся мёртвыми и давно заброшенными. Силуэты Армагеддона…
Потом – мили дороги, ароматы водительского парфюма и сигарет, сладким вишнёвым ликёром пропитывающие мои волосы и одежду, темнота за окнами, ворожащая в магнитоле Эния.
– Нормальную музыку можно включить? – злюсь я.
– А что Вы хотите? – смуглые пальцы водителя выжидательно зависают над магнитолой.
– Сдохнуть через пару километров, - искренне отвечаю я. – И бокал глинтвейна.
Он покривил губы в некоем «ну что с Вами поделаешь?», вздохнул и включил радио. Потом добыл из бардачка термос, встряхнул и извиняющимся тоном сказал:
– Не глинтвейн, просто чай с корицей и гвоздикой, но должен Вас согреть. Пожалуйста.
Я беру термос и глупо прижимаю его к несуществующему сердцу в попытке согреться. По рукам и коленям пролетают холодные пятна яркого белого света от фонарей на трассе. Старина Шер поёт про жизнь после любви. Какая ещё жизнь? Ни глинтвейна нет, ни сдохнуть толком не получается…
Смена декораций: околопридорожное кафе под сакраментальным названием «Чебурек», хотя лично я настаиваю на не менее сакраментальном варианте «Буерак». Можно оба, но через чёрточку. Мы с водителем до полусмерти пугаем дальнобойщиков одним фактом своего наличия среди всей этой пышно колосящейся антисанитарии. Они исподтишка разглядывают водителеву вишнёвую «тройку» и мои чёрные шёлк, кашемир и мех, и негромко гомонят, обмениваясь домыслами по нашему поводу. Двумя витринными манекенами торча за столиком, мы пьём наш чай с корицей и заедаем «кексами «Пражская ночь» с изюмом». Если допустить, что вкус кекса соответствует одноимённой реальности, то я ночью в Прагу – ни ногой. Даже не просите.
Я болтаю свой недоглинтвейн в захваченной продуманным водителем фарфоровой чашке и медленно размышляю о том, что сейчас происходит в хорошенько промороженном Антинеле. Окада уже пьёт зелёный чай или ещё фукает на фикус? Включили ли дополнительную ветку к жилым корпусам от второй котельной? Какого цвета галстук сегодня повязал Баркли? Все эти милые мелочи моего маленького мирка сейчас так далеко, что кажутся забытым сном. Эти тонкие нити, привязывающие меня к Антинелю крепче якорных цепей, тянутся через рассветный мир, через мили пути, но никогда не рвутся. Даже если пилить их ножовкой.
В семь утра снова с головой бросаемся в омут дорог. Идти от тёплого, пахнущего дешёвым кофе и выпечкой кафе до остывшей машины так далеко…
– У меня ощущения, как у бурлака на Волге, которому подсунули тащить «Титаник», - делится со мной водитель доверительно и ждёт какого-то ответа. Я молчу и кутаюсь в холод. Вокруг в криогенном сне оцепенело лежат бескрайние поля, окутанные розовой дымкой рассвета. Каждый глоток воздуха втыкается в горло, как остро отточенный нож. От недосыпа и выпитого чая с корицей странное ощущение лёгкости: словно душа уже покинула тело и теперь летит над скованной морозами без снега землей, касаясь её лишь кончиками остроносых сапожек и обрывками воспоминаний. Этот изящный призрачный мир выточен из хрусталя ледяными ветрами; он кажется таким хрупким – но под молчанием льда таится сталь, которую не сломать…
Этот мир так похож на меня.
Семь утра, и мы вновь странствуем по зиме в чёрном бронированном саркофаге авто. Навстречу косяками идут грязные, как будто глядящие исподлобья многотонные фуры. Время от времени водитель со скуки принимается пугать их, выезжая на встречку и втапливая газ. Я зыбко и неуверенно улыбаюсь, отражаясь в стекле и выкуривая по сигарете каждые тринадцать миль. По радио сплошняком идут утренние шоу с названиями, свидетельствующими об убогой фантазии криэйтеров. Небо стремительно линяет в бледно-голубой цвет стужи.
– Ах, да, совсем забыл, - неожиданно восклицает водитель, улетая из-под носа очередной фуры за полметра до столкновения. – Я же вам кроссворд купил свежий в том кафе! Держите.
Не выпуская сигареты, я деятельно втыкаюсь в кроссворд с золотым «Пеликаном» наперевес.
Три часа проходят абсолютно незаметно: я пребываю в той реальности, где автор «Трёх мушкетеров» - Гауф, арктическая птица на букву «п» - пинпонг, а снежный человек – йель. Потом мы приезжаем на место, в выбеленный инеем каменный город на краю мира, и идём обедать в суши. Пока я медитативно намазываю свои роллы двойной порцией васаби, водитель проверяет мои ответы. Он сидит, полностью скрывшись за газетным листом, и я вижу только его чуть подрагивающее плечо в бордовом пиджаке и смуглую руку с зажатым меж пальцев карандашом.
– Скажите мне, только честно… вы на самом деле думаете, что крылатый конь, вдохновитель поэтов – это Тифон? – в конце концов, деликатно вопрошает водитель, отложив кроссворд.
– Я на это надеюсь, - я пожимаю одним плечом, болтая ложечкой в чашке с белым чаем. Водитель смотрит тем самым своим взглядом, и со вздохом сообщает:
– Вообще-то, это Пегас. Чтобы вы знали. На будущее. А римский корабль – это трирема, а не трип… гм… ну, в общем, совсем не то, что вы написали, и что недавно подцепил капо Самедир!!
– Что значит, совсем?! Три первые буквы совпали, - возмущаюсь я, и тяну к себе газету.
– Норд… - первый раз называет меня по имени водитель. Я замираю и гляжу с интересом, ожидая продолжения. – Норд, я не могу понять… Вы так умны, тащите на себе весь НИИ, отлично разбираетесь в волновой и нулевой физике, в медицине, в химии… и пишете, что алкогольный напиток со вкусом полыни – морсик! У меня это просто в голове не укладывается…
– Видишь ли, Дьен, - отвечаю я, по глоточку отпивая сладко пахнущий серебристыми цветами чай и пряча в нём свою ту самую свою лезвийную полуулыбку, от которых многих откровенно передёргивает, - дело в том, что мир – это то, что мы о нём думаем, не так ли? Так вот, Дьен, мне больше нравится жить в мире, где существуют виски «Белая берёзка» и арктические птицы пинпонги. И я потихоньку творю этот мир в пустых клеточках кроссвордов. Компрене ву?..
Водитель вновь смотрит на меня тем самым взглядом, но теперь это уже взгляд пилота навороченного истребителя, мимо которого со сверхсветовой скоростью пролетел из гаража всё-таки смастеривший что-то Райт-мл. Я пью холодный белый чай из серебристых цветов этой бесснежной зимы - по венам разбегается тонкая паутинка инея. Выведенные золотым пеликаньим пером буквы на газетном листе медленно, вкрадчиво врастают в ткань этого мира диковинными узорами, меняя её, оставаясь на её серой однотонности блестящими бусинками, разноцветными пайетками и забавными вязаными фенечками. Наверное, где-то в искажённых глубинах моей холодной хрустальной души прячется клочок цветастого лета – иначе откуда это вечное желание сделать что-нибудь эдакое?..