Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг.
Шрифт:
Сколько таковых было вообще по округу, не сообщалось. Но приводились сведения по отдельным избирательным участкам. В 42-м, например, на 8 панегириков («К тебе сердца и взоры мира с любовью все обращены» и т. п.) приходился 1 вопрос («Когда же народ-победитель, народ-созидатель, великий труженик русский народ будет хорошо жить?») и 1 протест. В соседнем 43-м участке — на 9 восхвалений — 1 просьба и 1 осуждение («Первый раз в жизни голосую против советской власти — очень трудно жить»){1873}.
«Молодец, Никита Сергеевич!» — хвалил один избиратель на участке № 20, излагая просьбу к главе правительства беречь себя во время поездок в чужие страны. «И еще есть мысль, идет ли подготовка по достойной вашей замене?»{1874}. О необходимости «большей демократизации выборов, особенно в местные советы, чтобы было по два кандидата», рассуждал другой поклонник кандидата в депутаты на избирательном участке № 24. С ним заочно полемизировал автор записки, обнаруженной на участке № 41: «Лучше голосовать за одного хорошего, чем выбирать из двух плохих, как это делается у наших бывших “друзей” — американцев»{1875}. Еще один благодарил «за все», но полагал необходимым рекомендовать более гибкую политику по отношению к Америке{1876}.
Судя по запискам, оценки кандидата в немалой степени определялись отношением того или иного человека к покойному вождю и учителю. «Молодец Никита Сергеевич! Уже одно то, что ты развенчал дутое величие Сталина, достойно доверия народа», делился своим мнением один избиратель{1877}. «Преклоняюсь, но не идолопоклонствую», сообщал другой. Третий умолял: «Не повторите путь Сталина!»{1878}. Четвертый выражал пожелание «поменьше говорить о культе личности и о себе тоже»{1879}. Пятый, соглашаясь, что Хрущев — достойный кандидат, и сообщая, что голосует «за», предлагал тем не менее «возвратить старых работников партии — Маленкова, Кагановича и т. д.»{1880}. Выражая пожелание «здоровья и успехов в труде» Хрущеву, один из его избирателей делился с ним своей надеждой на счастливое будущее: «Ведь мой внук Андрюшка — ему 4 месяца — будет жить при коммунизме!»{1881}.
Далеко не все, однако, были такими розовыми оптимистами. Ждать от «Никиты манной каши», — полагал некто с избирательного участка № 40, — это все равно, что ждать «от козла молока»{1882}. Свое неверие в строительство коммунизма еще один пессимист обосновывал следующим, далеко не оригинальным способом: «Слишком много доверили жидам. А жид, что жулик, прохвост и профинтей»{1883}.
Гораздо большее количество избирателей волновали не наличие или отсутствие внешних и внутренних врагов, а вопросы насущного бытия. Те, кто уже улучшил свое жилищное положение, воздавали кандидату хвалу. Но еще много было тех, кто продолжал прозябать в тесноте и мало приспособленных помещениях. «Просим помочь в жилплощади!» — умолял один{1884}. «Думайте о своих избирателях, чтобы они не жили в бывших конюшнях, в аварийных бараках», — взывал другой. «Больше стройте отдельных квартир, с соседями жить очень плохо», — призывал третий{1885}. «Когда же будет решена жилищная проблема?» — проявлял нетерпение четвертый{1886}. «Вы еще не сделали ни одного снижения цен, время… улучшать материальное положение трудящихся», — упрекал пятый. «Почему нет снижения цен на промышленные товары и продовольствие?.. Нельзя же все внимание уделять только спутникам и ракетам», — вторил ему шестой. «Хороший ты мужик, да хорошо бы денежек нам прибавил», — бесхитростно рассуждал седьмой{1887}. «Хватит существовать! Дай жизнь русскому народу!» — требовал восьмой{1888}.
Негодование анонимного избирателя на участке № 58 вызывало отсутствие религиозной литературы и то, что во многих отреставрированных церквях не разрешается служба. «Ведь свобода…» — недоумевал он. И вопрошал: «Почему многие продукты, а главное — сахар, конфеты и ширпотреб — не довоенные на них цены?.. Почему нет полной свободы колхозникам разводить всякую скотину!!!»{1889}.
Недовольство определенного числа граждан проявлялось не только в надписях на бюллетенях и в опущенных вместе с ними в урны записках. По сведениям КГБ в Москве, Ленинграде, Ростове, Таллине, Серпухове, Пскове, Вологде, Иванове и Калининграде были обнаружены листовки с призывами не отдавать свои голоса за кандидатов в депутаты. В Таллине и Кингисеппе было сорвано 6 государственных флагов{1890}. В Томской области имелись случаи отказа от голосования иеговистов, а два избирателя, получив бюллетени, тут же демонстративно сожгли их{1891}. Нежелание голосовать объяснялось не одними религиозными мотивами. Кто-то опасался, что бюллетени с вычеркнутыми кандидатами не только не будут учтены при подсчете, но и поступят в распоряжение «органов» для установления личности осмелившихся голосовать против. А такие опасения отнюдь не были безосновательными. Например, в одном избирательном участке Златоуста председатель избирательной комиссии пронумеровал все бюллетени в том же порядке, в котором избиратели были внесены в списки. И большинство избирателей голосовали пронумерованными бюллетенями{1892}.
Подобные порядки организации и проведения выборов, а также частичной фальсификации их результатов имели место и в других местах. Но это была своего рода подстраховка. Более действенным методом привлечения граждан к избирательным урнам и к позитивному голосованию было создание для них атмосферы настоящего праздника, на котором можно было отведать и хлеба, и зрелищ. На улицах и площадях гремела музыка. В зданиях, где размещались избирательные участки, устраивались буфеты с дефицитной снедью. А так как ее хватало только до полудня, то основная часть избирателей предпочитала побывать там пораньше, чтобы успеть отовариться. Само же поведение их в кабинках для тайного голосования определялось и этим праздничным настроением, и не всегда сознаваемым, но тем не менее неизбывным страхом перед всевидящим оком системы. Поэтому массовым явлением еще с 1937 г. было то, что избиратель предпочитал не терять время на заход в кабинку, а, получив на руки бюллетень, тут же направиться с ним к урне и опустить его туда, часто даже не читая.
Но устраивать ежедневные празднества с хлебом и зрелищами власть не могла. Поддержание статуса сверхдержавы и лидера социалистического лагеря требовало немалых усилий и огромных расходов. 1 июня 1962 г. были значительно повышены розничные цены на мясо и масло. Слухи об этом еще накануне стали распространяться по стране и вызвали сильное волнение. На предприятии п/я № 69 в Горьком шлифовщик Чуркин говорил своим товарищам:
— Если так будет, то надо всем написать плакаты и пойти к обкому партии.
Его поддержал другой рабочий, Петров:
— Хочешь, не хочешь — пойдешь, ведь заработки снижают, а жить надо{1893}.
В субботу 1 июня 1962 г, о повышении розничных цен на мясо (на 30%) и молоко (на 25%) было объявлено официально. Одновременно газеты опубликовали обращение ЦК КПСС и Совета министров СССР «Ко всему советскому народу», в котором разъяснялась необходимость этой меры: себестоимость мясо-молочной продукции в колхозах составляет 88 рублей за тонну, тогда как государственные закупочные цены на нее — только 59 рублей, они отныне повышаются до 90 рублей, то есть на 35%, а нужные для этого огромные средства нельзя взять ни за счет сокращения расходов на оборону, ни за счет уменьшения капиталовложений в тяжелую промышленность{1894}.
Как встретила страна это известие? Если верить газетным отчетам, то с пониманием и одобрением, причем поголовным. Более осторожным были в своей информации чекисты. Заверяя высшее партийное руководство в том, что «многие советские люди одобрительно отзываются о решении партии и правительства, говорят, что это нужное и хорошее мероприятие», председатель КГБ СССР В.Е. Семичастный в то же время вынужден был признать, что наряду с этим имели место «политически неправильные, обывательского и враждебного характера высказывания». Так, дежурная по перрону Павелецкого вокзала Михайлова говорила:
— Если бы разрешили рабочим и крестьянам иметь скот и разводить его, то этого бы не случилось, мясных продуктов было бы сейчас достаточно.
Такое же мнение высказывал в механических мастерских Всесоюзного электротехнического института им. Ленина бригадир Зопов:
— Индивидуальных коров порезали, телят не растят. Откуда же будет мясо?
Старший инженер главка «Моспромстойматериалы» Местечкин недоумевал:
— Все плохое валят на Сталина, говорят, что его политика развалила сельское хозяйство. Но неужели за то время, которое прошло после его смерти, нельзя было восстановить сельское хозяйство? Нет, в развале лежат более глубокие корни, о которых, очевидно, говорить нельзя.