Хрустальное озеро
Шрифт:
Во всяком случае, так хотела бы Элен.
Рита слышала, как они возвращались. Судя по шарканью ног и тихим голосам, доносившимся с улицы, новости были неутешительные. Она бросилась на кухню ставить чайник.
Филип О’Брайен встал. Его редко оставляли за старшего, но в данный момент он чувствовал себя взрослым.
— Твой отец придет насквозь мокрый, — сказал он Кит. Девочка хранила молчание. — В их спальне есть обогреватель? Ему надо будет переодеться.
— В чьей спальне? — рассеянно спросила она.
— Твоих родителей.
— У них разные спальни.
— Ну тогда в его спальне.
Она посмотрела на Филипа с благодарностью. Клио ни за что не упустила бы возможность лишний раз подчеркнуть странность ее родителей. Филип действительно очень помог ей.
— Пойду включу, — сказала Кит.
Если она уйдет отсюда, то не увидит лицо отца, — именно этого ей сейчас хотелось больше всего.
Эммету не следовало знать, насколько плохи дела. Знать, что мать и отец не были счастливы друг с другом и что мать может не вернуться. Может уйти навсегда.
Ей хотелось побыть одной.
В комнате было холодно. Кит нашла электрический обогреватель и воткнула вилку в розетку над желтым плинтусом. Обостренным зрением она очень четко видела узор ковра и бахрому на неровно лежавшем покрывале. Если папа сильно промок, то, наверное, наденет халат. Хотя нет, при других он этого не сделает. Кит слышала доносившиеся снаружи голоса отца Бейли, Питера Келли, Дэна О’Брайена. Нет, он наденет куртку. Она подошла к стулу у изголовья кровати; на нем, как всегда, висела твидовая спортивная куртка отца.
И вдруг увидела на подушке письмо — большой белый конверт с написанным на нем словом «Мартину».
Взгляд метнулся к фотографии папы римского над папиной кроватью. Кит смотрела на человека в круглых очках и думала, что очки детские и явно малы ему. Его одеяние, отороченное белым мехом, слегка напоминало шубу Санта-Клауса, которого они видели на елке в Дублине. Рука была поднята в благословении. Девочка медленно прочла надпись: «Мартин Макмагон и Мэри Елена Хили смиренно простираются ниц перед Вашим Святейшеством и просят благословить их брак. 20 июня 1939». За надписью следовало что-то вроде выпуклой печати. Она разглядывала фотографию так, словно никогда прежде ее не видела. Казалось, от того, насколько точно она запомнит каждую деталь, зависит то, что случится потом.
По какой-то причине, которую она никогда не могла понять, Кит наклонилась и выдернула вилку обогревателя из розетки — никто не должен знать, что она заходила в эту комнату.
Кит стояла с письмом в руках. Мать оставила послание, объяснявшее, почему она поступила так, а не иначе. И тут ей вспомнились слова священника, который приезжал в школу в начале учебного года. В ушах зазвучал его голос: «Ваша жизнь принадлежит не вам, это дар Господа, а тот, кто бросает его Господу в лицо, недостоин похорон в месте, где его будут оплакивать истинно верующие. Недостоин похорон в земле, освященной Божьей церковью». Кит словно наяву видела его лицо и действовала как автомат. Она сунула письмо в карман синей безрукавки и пошла к лестнице навстречу испуганной улыбке отца и людям, которые поднимались за ним следом.
— Ну вот, никаким несчастным случаем тут и не пахнет. Твоя мать может войти в эту дверь так же, как дождь. С минуты на минуту. — Все молчали. — С минуты на минуту, — с надеждой повторил отец Кит.
Рита растопила камин в гостиной, согнав Фарука с его законного места у решетки. Люди неловко переминались с ноги на ногу, не зная, что делать.
Все, кроме отца Клио. Доктор Келли всегда все знал. Кит посмотрела на него с благодарностью; он вел себя сейчас как хозяин.
— Бр-р-р! Мы просто окоченели. Кажется, это самое холодное место в Ирландии… Я слышу, Рита поставила чайник Филип, будь хорошим мальчиком, сбегай в гостиницу и попроси у бармена бутылку «Падди». Выпьем горячего виски.
— Спиртное сейчас уже не продается, но по такому случаю… — сказал О’Брайен похоронным голосом.
Доктор Келли торопился разрядить обстановку:
— Спасибо, Дэн, очень мило с твоей стороны. Добавим лимон, гвоздику и быстро согреемся. Я советую это как врач, так что никаких возражений.
Сержант О’Коннор твердил, что пить не будет, однако заветной бутылки все же дождался.
— Шин, это пойдет тебе на пользу. Пей, — сказал доктор Келли, подойдя к нему.
— Но сначала мне нужно выяснить, не было ли записки…
— Что? — Он с ужасом взглянул на сержанта.
— Ты знаешь, о чем я. Рано или поздно я должен задать этот вопрос. Время настало.
— Нет, еще не настало, — тихо сказал доктор.
Кит, стоявшая рядом, отвернулась, притворившись, что не слушает их.
Сержант тоже понизил голос:
— О господи, Питер! Если записка была, мы должны это знать.
— Хорошо, только я сам спрошу.
— Пойми, это очень важно. Не давай ему…
— Я сам знаю, что важно, а что нет. И что мне следует делать.
— Мы все устали… Не обижайся.
— Сейчас не до обид. Ради бога, пей виски и пока помалкивай.
Кит увидела, что сержант О’Коннор покраснел, будто только что схлопотал двойку, и пожалела его. Тем временем доктор Келли протиснулся между остальными и подошел к ее отцу. Девочка незаметно подкралась к ним.
— Мартин… Мартин, старина…
— Что, Питер? Что? Есть новости?
— Нет, ничего особенного. Послушай… Может, Элен куда-то уехала? Например, в Дублин. Повидаться с кем-нибудь…
— Она бы сказала. Элен никогда не уезжает, не предупредив меня.
— Если бы тебя не было рядом, она оставила бы записку?
— Записка… Письмо… — Наконец Мартин Макмагон понял, о чем речь. — Нет, нет…
— Я все понимаю, но этот неотесанный болван Шин О’Коннор говорит, что не сможет продолжать поиски, пока не будет уверен, что…