Хрустальный грот. Полые холмы
Шрифт:
— Я хотел бы попросить тебя еще об одном. Ты не мог бы повидаться этой ночью с моей женой?
Наступила такая тихая и продолжительная пауза, что, по-моему, он должен был заметить. Затем я произнес:
— Если ты того желаешь, то да. Но зачем?
— Ей нездоровится. Вот причина, и если ты не против, я хотел бы, чтобы ты осмотрел ее. Когда ее дамы сказали ей, что ты в Лондоне, она упросила меня послать за тобой. Скажу тебе, у меня гора свалилась с плеч, когда я услышал о твоем приезде. Сейчас я не многим доверяю, и видит бог, я прав. Но тебе я верю.
Рядом со мной распалось полено, обрушившись угольками в огонь. Взметнулись языки пламени, окрасив, словно кровью, лицо Горлойса, герцога Корнуэльского.
— Ты придешь? — спросил старик.
— Конечно. — Я отвел взгляд. — Я приду немедленно.
5
Утер не преувеличивал, когда говорил, что леди Игрейну хорошо охраняют. Она и ее супруг занимали подворье к западу от королевской резиденции, и во дворе толпились вооруженные корнуэльцы. В переднем покое тоже стояла вооруженная стража, а в самой опочивальне при герцогине находились не менее полудюжины дам. Когда мы вошли, старшая среди них, седоволосая женщина с напряженным взглядом, поспешила ко мне навстречу. На ее лице читалось облегчение.
— Принц Мерлин. — Она преклонила перед мной колени, с трепетом посмотрев на меня, после чего подвела к постели.
Воздух в комнате был теплый и пропитанный благовониями. В лампах горело душистое масло, а в очаге — яблоневые поленья. Кровать стояла у стены напротив огня. Подушки были из серого шелка с золотыми кистями, а покрывало украшала богатая вышивка с узором из цветов, диковинных зверей и крылатых созданий. Помимо этой опочивальни, я видел лишь одну женскую комнату — комнату моей матушки: с простой деревянной кроватью, резным дубовым сундуком, ткацким станком и потрескавшейся мозаикой на полу.
Сделав несколько шагов вперед, я остановился в изножье постели, всматриваясь в Горлойсову жену.
Если бы меня потом спросили, как она выглядела, я не смог бы ответить. Кадал говорил мне, что она хороша собой, и я видел голод в Утеровых глазах, так что я знал, что для мужчин она желанна; но, стоя в просторной, наполненной ароматами опочивальне и глядя на женщину, которая лежала, закрыв глаза, на сером шелке подушек, ее я не видел. Не видел я и самой опочивальни и прочих людей в ней. Перед моим взором мерцали, бились, как живое сердце, вспышки пламени — словно в хрустальном шаре.
Я заговорил, не отрывая глаз от женщины в постели:
— Одна из придворных дам пусть останется. Остальным выйти. И тебя тоже, господин, я попрошу нас оставить.
Он безропотно подчинился, забрав с собой стайку женщин, как пастух сгоняет отару овец. Женщина, приветствовавшая меня по приходе, осталась у постели своей госпожи. Когда за выходящими затворилась дверь, женщина на постели подняла веки. Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза. Затем я сказал:
— Чего ты хочешь от меня, леди Игрейна?
И она решительно и без тени притворства ответила:
— Я послала за тобой, принц, потому что нуждаюсь в твоей помощи.
— В деле, в котором замешан король, — кивнул я.
— Тебе уже известно? — прямо спросила она. — Когда мой муж привел тебя сюда, ты ведь догадывался, что я не больна?
— Догадывался.
— Значит, ты можешь догадаться и о том, о чем я тебя попрошу?
— Не совсем. Скажи, неужели ты до сих пор не могла сама переговорить с королем? Это помогло бы ему избежать многих тревог и волнений. И твоему мужу тоже.
Ее зрачки расширились.
— Как я могла говорить с королем? Ты проходил через двор?
— Да.
— Тогда ты видел ратников моего мужа и его вооруженную стражу. Что, по-твоему, произошло бы, если бы я поговорила с Утером? Я не могу ответить ему открыто, а если бы встретилась с ним тайно — даже если бы мне это удалось, — не прошло бы и часа, как это стало бы известно доброй половине Лондона. Разумеется, я не могла ни переговорить с ним, ни послать ему весточку. Единственное мое спасение — в молчании.
— Если бы в твоем письме говорилось, что ты — верная и преданная жена герцогу Корнуэльскому и что для самого короля было бы лучше обратить свой взор на других, то такое письмо гонец передал бы ему в любое время.
Она улыбнулась. И молча склонила голову.
Я вздохнул.
— Да, именно это я и хотел узнать. Ты честна, Игрейна.
— Какой смысл лгать тебе? Я немало о тебе слышала. Разумеется, я понимаю, что не стоит верить тому, что поют о тебе в песнях и рассказывают в легендах, но ты наделен проницательностью, хладнокровием и мудростью, и, говорят, ты ни одной женщине не любовник и ни одному мужчине не брат. Поэтому ты способен выслушать и рассудить. — Она опустила взгляд на свои руки, лежавшие поверх покрывал, потом вновь посмотрела на меня. — Но тем не менее я верю, что ты в силах провидеть будущее. Я хочу, чтобы ты предсказал мне его.
— Я не предсказываю судьбу, подобно старухам. Ты для этого за мной послала?
— Ты сам знаешь, почему я послала за тобой. Ты — единственный мужчина, с которым я могу поговорить наедине, не вызывая гнева или подозрений моего супруга… и король прислушивается к твоим словам. — И хотя она была всего лишь юной женщиной, лежавшей в постели, в то время как я возвышался над ней, Игрейна держалась так, будто она королева и дает аудиенцию. Она посмотрела на меня в упор. — Король уже говорил с тобой?
— Ему не было нужды говорить со мной. Всем известно, что томит его.
— А ты перескажешь ему наш разговор?
— Это будет зависеть…
— От чего? — потребовала она ответа.
— От тебя самой, — медленно молвил я. — До сих пор ты была осмотрительна. Будь ты не столь осторожна в своих речах и поступках, нам бы не миновать беды, возможно, дело дошло бы и до открытой войны. Я понимаю, что ты ни на минуту не могла позволить себе остаться в одиночестве или без присмотра; ты постоянно следила за тем, чтобы всегда быть на виду.