Хрустальный лес
Шрифт:
— Уйди! — сказал ей Илюшка. — Пошла вон, бегемотиха! Вот ка-а-ак дам!
И тут откуда-то вывернулся мальчишка лет девяти, в старой бескозырке. Он огрел свинью палкой, она обиженно хрюкнула и, тряся животом, направилась в свою загородку.
— У, ворзучая! — прикрикнул на неё мальчишка, закрывая дверцу, которую «бегемотиха» как-то сумела отворить. Потом повернулся к Илюшке: — Ты чего здесь лазишь? Ты чей? — И, не дождавшись ответа, сам себе ответил: — Агрономшин внук. А здесь с отцом. Точно?
— Точно.
— А
— Понял. А ты чего здесь?
— Мамка моя здесь свинаркой. Я вместо неё дежурю. — Он отвернул рукав куртки с продранным локтем: — Ого, уже сколько времени!
Часы! У Рыбчика на руке были настоящие часы. Илюшка слышал, как они тикают.
— Ты без спросу взял, да?
— Тю! — сказал Рыбчик. — Да у нас их ещё пять штук дома валяются. Как уборочная кончается, так папку часами премируют. Он говорит: «Бери, Мишка, носи какие нравятся. Не солить же их».
Подошли Нурлан Мазакович и Виктор Михеевич.
— Так где мама? — спросил дядя Нурлан.
— Скоро придёт, — солидно ответил Мишка. — Она в сельмаг побежала, там белые босоножки дают.
— Это же Даша — его мать, — объяснил дядя Нурлан папе. — Дашу-то не забыл?
— Да что ты! — воскликнул Виктор Михеевич и даже отступил, чтобы получше разглядеть Мишку. — У Даши уже такой сын!
— Кто тут меня поминает? — В просвете дверей появилась высокая женщина в пуховом платке и стёганке.
— Даша, здравствуй! — бросился к ней Виктор Михеевич.
Она в недоумении остановилась.
— Ой, Витька! То есть, ой, Виктор Михеевич! Ой, да всё такой же и не изменился ничуть. Я сейчас Ксень Сергевну встретила. Вся светится, радость-то какая! А это сынок? — указала она на Илюшку.
— Сын, Илья.
— Большой.
— Твой ещё больше.
Тут тётя Даша взглянула на Мишку.
— Ой, да в каком же ты виде! — говорила она, что-то поправляя, что-то одёргивая на сыне. Она даже попыталась вытереть ему нос, хотя нос был совсем чистый. — Вы не подумайте, у него всё есть: и пальто хорошее с цигейковым воротником, и шапка… Не носит, ходит абы в чём. Смотри, какой Илюша чистенький мальчик. А ты…
Мишка недовольно засопел.
— Ладно тебе бранить его, Даша, — сказал Нурлан. — Лучше приходите к нам вечером всей семьёй.
На обратном пути они заехали в контору к бабушке Ксене.
— Ну как, понравились тебе наши коровы? — спросила она Илюшку.
— Угу, — кивнул Илюшка; он был очень занят: взвешивал на весах все карандаши, которые были на столе. Потом спросил: — Бабуся, тебя здесь в совхозе хоть раз часами награждали?
— А с чего это ты озаботился?
— Да так просто. Награждали или нет? За эту… за уборочную?
— Хотели как-то, — ответила Ксения Сергеевна, — да я отказалась. Есть у меня ручные часы, твои папа с мамой подарили. А на стенке — «Софронычи». К чему ещё?
— Нет, ты в другой раз не отказывайся, — попросил Илюшка. — Тебе не нужны — мне отдашь.
— Ну, добро, — согласилась бабушка Ксеня.
Простуженное пальто
Школа стояла на краю совхозного посёлка, снегу надувало много, и потому у парадного входа ребята построили коридор из снежных кирпичей. Вырвешься из метели — и очутишься в уютном затишке. Обметёшь с валенок снег, отряхнёшься — и уж тогда зайдёшь в школу.
Для Тони этот коридор был непривычен; выйдя из школы, она задержалась, провела варежкой по голубоватым стенам:
— Как снежный замок.
Айгуль по дороге из школы рассказывала:
— Когда папа первый раз меня в город привёз, мне всего шесть лет было. Иду по улице и удивляюсь: сколько здесь школ! Папа спрашивает: «Где ты видишь школу?» А я показываю: «Вон школа, и вон, а вон ещё школа». Потом уж папа понял, что я все двухэтажные и трёхэтажные дома принимала за школы. В нашем совхозе только одна школа и была тогда двухэтажная. А сейчас… — Айгуль стала загибать пальцы. — Дворец культуры, вон видишь, красная крыша, магазин, быткомбинат, больница…
Она бы ещё что-нибудь назвала, но тут сзади как чёрный вихрь налетел Болат. Был он в старой, облезлой шубе. Болат вообще собирался идти в школу в одной куртке, потому что пальто забыли с вечера в машине и за ночь оно замёрзло до хруста. Но тётя Раушан, конечно, не пустила его так и поручила Айгуль следить за Болатом, потому что он мог скинуть шубу где-нибудь по дороге в школу и закопать в снег.
Болату ничего не оставалось делать, как изображать, что шубу он надел «понарошку».
— Я коршун! — кричал он, гоняясь за девочками, и полы шубы развевались, как чёрные крылья.
— Болатка, перестань! — сердилась Айгуль. Хотя он и приходился ей дядей, она относилась к нему без всякого почтения. — Вот, смотри, твоя водовозка идёт.
— Почему это моя? — сразу стушевался Болат и, кажется, даже попытался спрятаться за девочек.
Но шофёр увидел его, остановился и крикнул:
— Эй, ты, поди сюда!
Болат неохотно подошёл, девочки остановились чуть в стороне.
— А если бы ты замёрз! — отчитывал его шофёр. — Мне бы отвечать. А у меня двое детей… Вот поеду на зимовку — всё расскажу отцу.
Водовозка пошла дальше, останавливаясь возле калиток, у которых уже стояли вёдра и бочки для воды. Крышки были придавлены камнями, чтоб не сорвало ветром.
Болат теперь шёл тихий, насупленный, и Айгуль снова могла разговаривать с Тоней.
— В степи водопровод тянут, — говорила она. — Когда к нашему совхозу подведут, воды много будет. А пока возят. Видишь, сейчас и вам нальют. Бежим крышку снимем.
Девочки подбежали как раз вовремя. Айгуль сняла крышку с бака, шофёр навёл обледеневший шланг, и вода хлынула в бак, мгновенно наполнив его.