Хрустальный лес
Шрифт:
Масёня
Илюшка шёл в котлован кататься на санках. Котлован был за селом — его вырыли первые целинники, когда брали глину для строительства землянок. Весной котлован наполнялся талой водой,
Илюшка упёрся в санки руками да так и ехал по дороге, отталкиваясь и взбрыкивая ногами, как жеребёнок. Сзади раздался звонок. Илюшка встал столбиком: среди зимы по снегу Мишка Рыбчик ехал на велосипеде! Велосипед был большой, ему не по росту, и Мишка крутил педали стоя. На раме велосипеда лежала прихваченная ремнём буханка хлеба.
— Чего стал? Уходи с дороги! — крикнул Мишка. Но потом, видно, ему стало жаль Илюшку, и он приказал: — Держи велосипед, я слезу!
Илюшка с готовностью подержал велосипед, поднял и подал Мишке старую матросскую бескозырку, которая была Рыбчику велика и часто сваливалась с головы.
— А почему ты зимой на велосипеде катаешься?
— Вовсе не катаюсь, а езжу. По делам. За хлебом ездил. — Отвернув рукав, Рыбчик взглянул на правую руку. — Ого! Скоро папка со смены придёт. Он в мастерских комбайны чинит.
— Погоди, — заторопился Илюшка, боясь, что Мишка снова сядет на велосипед и уедет. Он пошарил в карманах: — Вот, увеличилка…
Рыбчик промолчал. Илюшка достал стекло и навёл его на Мишкину руку, лежавшую на руле. Рыжие веснушки на руке стали как крупные горошины.
— Ого! — сказал Рыбчик. — Вот бы мух посмотреть. Нет их сейчас. Ага, у нас мокрицы есть! В подполье. Пошли к нам, посмотрим.
Он снова взгромоздился на велосипед и медленно поехал. С велосипедных шин слетали рубчатые ошмётки снега. Илюшка бежал следом, волоча за собой санки.
— Где ты пропадаешь? — встретила Рыбчика мать. — Жду, жду…
Мишка протянул ей хлеб:
— Чёрный только…
— Был и белый! — сердилась мать. — Пробегал где-то. Где сдача? — Тут она заметила, что Мишка не один. — Кого ещё приволок? — В прихожей было темно, и она не узнала Илюшку. Тот опасливо попятился к двери. — Ой, Ксень Сергеевны внучек! — всплеснула руками тётя Даша. — А я-то… Постой… Как зовут тебя? Да, верно, Илюшей.
Она и про сдачу забыла. Помогая Илюшке раздеваться, тётя Даша рассказывала, как в совхозе все сочувствовали Ксении Сергеевне, что она живёт одиноко.
— А теперь идёт по улице — вся светится. Ну и правильно, папе твоему здесь работы хватит, бабушка — агроном, разве можно ей от поля отставать.
Илюшка слушал её, а сам косился — где Мишка. Мать тоже его хватилась. Мишка уже шебаршил в подполье.
— Чего там тебе надо? — крикнула мать. — Свет включи, а то банки перебьёшь с огурцами. Ты, Илюша, в горницу ступай. Дружков его шалых и близко на порог не пускаю, а ты ходи.
Горница была просторная, чистая. Одна стена сплошь была увешана почётными грамотами в колосьях, а на другой, над кроватью, был прибит большой клеёнчатый ковёр, на котором было изображено ярко-жёлтое пшеничное поле и идущий по нему красный комбайн. Вдали виднелись белые домики и башня элеватора.
Тётя Даша, зайдя в горницу и увидев, что Илюшка разглядывает ковёр, сказала:
— У нас вон хороший ковёр под койкой скатанный, да наш Терентьич этот снять не разрешает. Спит и то со своим комбайном, в поле да в мастерских он ему не надоел.
Илюшка помалкивал. Ему лично комбайн нравился.
Мишка влетел в горницу испачканный, в паутине.
— Где увеличилка?
Он вытряхнул на стол, на кружевную скатерть, несколько толстых мокриц, перевернул их вверх ножками, чтоб не убежали. Мокрицы поджали ножки, притворились дохлыми.
— Да что ж ты делаешь? — ахнула тётя Даша, мигом сбегала на кухню, принесла совок, смахнула мокриц со стола и так же быстро сунула совок в топку плиты.
— Я в увеличилку хотел глянуть! — хныкал Мишка.
— Нечего её глядеть, такую пакость; ещё, главное, на стол!
— Что за шум, а драки нет?
Пришёл Иван Терентьевич, и тётя Даша сразу умолкла.
— Налей-ка отцу воды в умывальник! — приказала она Мишке и стала резать хлеб.
Иван Терентьевич долго отмывал руки, потом тщательно причесался перед круглым зеркальцем, висевшим над умывальником, и только тогда сел за стол.
Илюшку тоже посадили обедать.
Он ел, а сам косился на якорь, который был на руке у Ивана Терентьевича. Так вон откуда у Мишки бескозырка! У него отец бывший моряк.
— Вот теперь Мишке нашему есть товарищ, — говорила тётя Даша. — А то связался с Лоховыми. Ну что ты, Лоховых, переселенцев, не знаешь, что за пекарней в финском домике живут? Третьего дня иду, гляжу — у них окна подушками заткнуты. Ну ясно, отец получку принёс, а мать за бутылкой побежала. Перепились, поскандалили и стёкла побили. И детки растут…
— Чтоб я тебя с ними не видел! — погрозил отец Мишке. — Вот тебе товарищ, с ним и дружи. Ничего, что дошкольник.
— Я уже читать умею, — сказал Илюшка.
— Видишь, какой молодец! — похвалил Иван Терентьевич. — Слышал, Мишка?
— Слышал, — буркнул тот. — Пошли, Илюшка.
— Куда? — встрепенулась мать.
— В котлован, на санках кататься.
— Дотемна чтоб дома был! — приказала тётя Даша. — И шапку, шапку надень! Ничего! Сожгу я в печке твою бескозырку.
— Ну да, то папкина…
— Только потому и цела ещё, что папкина, а то так бы и загудела.