Хуан Дьявол
Шрифт:
– У него только заражение раны. Его завязали в грязные тряпки. Я думала, не будет лишним научить женщин деревни полезности горячей воды и обеззараживания бинтов.
– Ты много сделала и все тебя благословляют.
– Я должна им, Хуан. Ты думаешь, я не знаю, что мое присутствие вызвало все это? Этот несчастный случай, когда Ренато пришел за мной, он и повлек за собой ранения. Хотя и косвенно, но я считаю себя ответственной.
– Ладно. А главный ответственный?
– Ты, Хуан, ты, но тоже по моей вине.
– Почему не
– И по его вине тоже, хотя его намерение не было плохим. Если бы не твое плохое настроение. Что могло так разозлить тебя, что ты забыл, где находишься? Самолюбие? Нет, плохое настроение.
– Я знаю, ты поучала всех рыбаков кротости и любви к ближних. Но к каким ближним? Презренным солдатам, которые превратились в палачей, чтобы защитить ростовщичьи сундуки? Они заслужили, чтобы их разорвали на куски!
– Так это был твой план? Это был твой замысел?
– Ты прекрасно знаешь, что нет. Это не то, что ты думаешь. Я дал предлог губернатору уничтожить нас, взорвать пушечными выстрелами Утес Дьявола, деревню и пляж.
– Такое бы могло произойти?
– Конечно же могло. Иногда я спрашиваю себя, почему он этого еще не сделал. Разве что твой кабальеро Д`Отремон заступился, потому что ты здесь. Ты правда не знаешь о нем? Не получала ни известия, ни письма?
– Почему ты думаешь, что я лгу, Хуан?
Хуан приблизился к Монике и взял ее за руку. На миг сильные пальцы сжали ее какой-то грубой лаской. Затем рука, лишенная духа, опустилась, и Хуан отступил.
– Моника, нужно, чтобы ты выбралась из этой ловушки.
– Почему я? Что случилось?
– Ничего не случилось, но… – пытался успокоить Хуан, делая усилие. И услышав издалека приближающиеся шорохи, повелел ей: – Возвращайся в хижину.
– Почему я должна возвращаться? Что происходит? Кажется, будто плачут, сожалеют о чем-то. Я…
– Нет, Моника, не иди!
Моника ускользнула от него, побежала к краю скал. Жители деревни столпились внизу, где спускались с высокой горы две заводи ручьев пресной воды. Но бежала не вода. Густая грязь с сильным запахом серы медленно скатывалась, оставляя на берегу мертвую рыбу и вулканические камни. Непонимающая Моника повернулась к Хуану, и спросила:
– Что происходит?
– Не понимаешь? Эти ручьи – наше единственное водоснабжение. И посмотри на море, пляж.
Они прошли по труднопроходимому краю. Обеспокоенная Моника наклонилась, а единственная рука Хуана схватила ее с тревогой:
– Осторожнее! Ты можешь поскользнуться.
– Но пляж полон рыбы. Некоторые еще прыгают. Другие…
– Кто-то умирает, остальные уже погибли. Понимаешь? Они отравлены. Эта грязь из ручья, уверен, течет и в других ручьях.
– Отравлены? Отравили ручьи? Но кто? Кто это был?
– Вот это, Моника. Вулкан. Старый вулкан, который пробудился, чтобы выплюнуть свое проклятие над Мысом Дьявола!
С беспокойным любопытством
– Что происходит, Хуан?
– Ладно. Происходит… происходит то, что видишь, Мон Пеле переполняет лавой ручьи, реки, и мы останемся без рыбы и питьевой воды.
– И может наступить землетрясение, да?
– Конечно, может случится. Это не в первый и не в последний раз.
– Я слышала ужасные истории о том, что может сделать вулкан.
– Уверен, извержение вулкана вытащило Мартинику из глубин морей, а другое извержение может снова похоронить.
– Почему ты так говоришь, Хуан? Словно тебя радует эта ужасная мысль.
– Нет, Моника, не радует. Хотя иногда, перед несправедливостью власть имущих, перед болью и страданиями вечных жертв, я начал думать, что у природы есть причина, чтобы смыть человека с поверхности земли. Посмотри на них, Моника.
Оба опустили головы и посмотрели на скорбный спектакль голой и жалкой группы. Мрачные мужчины сжимали кулаки, а напуганные женщины плакали или обнимали детей. Наивные и отважные, которые постарше, трогали маленькими темными ручками мертвую рыбу, вздувшуюся от грязи.
– Мы в двадцатом веке, в мире, который называют цивилизованным, а эти несчастные могут погибнуть от голода и жажды в портах города, потому что жадность ростовщика так приказывает.
– Умереть от голода и жажды? – поразилась Моника. – Но ты не можешь позволить этого!
– Скажи лучше, не могу предотвратить.
– Нет, Хуан, нет! Ты ослеплен. Власти не могут быть таким бесчеловечными. Если мы признаем себя побежденными, поднимем белый флаг…
– Губернатор не захотел слушать. Он хочет сказать, что не признает почетную сдачу. Мы лишь сдаем оружия без условий. Знаешь, что это значит? Ты приближалась когда-нибудь к подземельям тюрьмы Крепости Сан-Педро?
– Да. Однажды…
Колющее воспоминание вернулось. Вернулось видение: подземная пещера, сквозь мощные перекладины, перекрывавшие единственную отдушину, другая женщина в руках Хуана, Айме, ее родная сестра. Моника побледнела так сильно, что Хуан улыбнулся, заставляя себя шутить:
– Не беспокойся так. Тебя не запрут.
– Думаешь, что из-за этого? Как же ты далеко от моего сердца и мыслей, Хуан!
– Действительно. Думаю, очень далеко, хотя мы и сжимаем друг другу руки.
Хуан сдавил рукой ладонь Моники, заставляя ее приблизиться. Он понимал, что ранит ее словами, но решил держать стену, возведенную между ними, считая это необходимостью в этот суровый и горький час: