Хуан Дьявол
Шрифт:
– Какое имеет значение опасность? Ты говорил, что готов на все, чтобы спасти всех. Ты хотел просить губернатора взять на себя ответственность за происходящее. Они должны быть очень важны для тебя, раз ты был готов к подобному.
– Да, Моника, очень. Но есть кое-что в тысячу раз важнее для меня.
Он снова странно посмотрел на нее, а она взволнованно ждала; но неожиданно он спросил:
– Моника, ты думаешь, Ренато оставил тебя? Думаешь, когда он начал свой труд мести, то это было против тебя?
– Может быть. Когда
– Из-за любви к тебе? Как ты думаешь, чего больше в его сердце: любви к тебе или ненависти ко мне?
– В нем любовь сильнее ненависти, Хуан. Думаю, он был рожден не для ненависти. В его душе злоба и ненависть временны. Порыв, вспышка, а потом все развеется. Всегда так было, не думаю, что внезапно он изменился. Его учили быть вежливым для жизни мягкой и простой. Но чего ты ждешь всеми этими вопросами? Чего ждешь от него и чего опасаешься?
Моника беспокойно посмотрела на него, и суровый, глубокий, полный грусти взгляд Хуана был ответом.
– Думаю, я приму твой план, Моника. Я не должен соглашаться, потому что слишком опасно для тебя. Но в конце концов, все равно, потому что из большей опасности я не могу тебя освободить, потому что сам не смог бы передать весла другому, когда повезу тебя. Я поговорю с остальными, дам им последний луч надежды. Это будет ради тебя, как тот хлеб, что ты разделила за моей спиной. Идем. Я повезу тебя, как подарок.
– Янина, что происходит? Моя мать…?
– Сеньоре немного лучше. У нее был сильный нервный припадок, потом удар. Пришел доктор и почти силой влил в нее успокоительное. Но она уже спит, рядом с ней Хосефа и Хуана.
Ренато выпил еще рюмку, затем отодвинул поднос с выражением недовольства и досады. Он был в глубине библиотеки, чья пещера снова служила ему убежищем, пока он безуспешно искал в алкоголе спокойствие и безмятежность. В жадном ожидании он провел там несколько часов, не находя себе места. Это был день, когда, по его подсчетам, должны прислать бумаги. Это были бесконечно долгие часы, каждая минута превращалась в вечность.
– Моя мать не говорила больше о возвращении в Кампо Реаль?
– Нет, сеньор. Сеньора только плакала. Не хотела слушать Отца Вивье. Да, я слышала все, что рассказали девушки на кухне. Как ужасно, сеньор, как все это ужасно!
– Могу себе представить, как тебя тронуло произошедшее с Баутистой.
– Он должен был так закончить. Ужасно, но это правда. Все его так ненавидели. Так сильно. И он поджег К'yму.
– Поджег ее? – Ренато был ошеломлен.
– Сеньор не знает, как все началось? Нет, конечно же. Все случилось потом. Баутиста поджег хижину К'yмы, не дав ей выйти. Говорят, он смеялся, когда охранники бросали камни, когда та высовывалась.
– Это неслыханно! О чем
– Когда наконец ей дали выйти, ужасно обгоревшей и почти задохнувшейся от дыма, ее поволокли к большой каменной ограде, затем кинули в ущелье. Там ее оставили, как животное, и пригрозили ружьем, если попытается снова прийти. Там же ее нашли мертвой те, кто ехал на повозке тем утром. Поэтому все восстали против Баутисты, сожгли дом.
– Об этом знает моя мать? – спросил Ренато, вскочив на ноги, совершенно бледный.
– Да, сеньор, знает. Сам Баутиста мне сказал, только не так ясно. Сказал, что по вашему приказу.
– Моему приказу? Как я мог приказать подобную вещь?
– Это я и осмелилась сказать. Что вы не могли приказать. Но сеньора и он не позволили мне говорить. Теперь он заплатил свой долг.
– А ты кажешься довольной, что он поплатился, – упрекнул Ренато неторопливым и спокойно. – Тем не менее, Баутиста был твоим родственником.
– Он не был родней. А К'yма была моей подругой.
– К'yма… Это правда…
Ренато замолчал, вспомнил и посмотрел на странную девушку, которая преобразилась под его взглядом. Ее глаза горели, подрагивала смуглая плоть.
– Ты купила у К'yмы любовный напиток. Думаешь, эта бурда действует?
– К'yма имела силу, сеньор, и хорошо это доказала: три человека, которые плохо с ней обошлись, уже умерли.
– Но не из-за силы этой несчастной, Янина.
– А почему нет, сеньор? К'yма никогда не проклинает без причины и просто так. Сила любви и сила смерти имеют…
– Сила любви… – повторил Ренато шепотом. Мысль пронеслась в его разуме, как вспышка, но он сразу же отверг ее: – Хватит глупостей. Принеси мне бутылку коньяка и проследи, чтобы мне никто не мешал. Только...
– Да, сеньор. Я помню указание. Только тот, кто принесет бумаги из Епархии, которые вы ждете.
Ренато опрокинул еще рюмку и замер, опустив голову и прикрыв глаза. Он пил, чтобы забыться, но не мог потушить горящую искру в сознании, ослабить тревогу напряженного, бесконечного ожидания. Он допил то немногое, что оставалось в бутылке, и отбросил ее в сторону, встал, пошатываясь, и услышал глухие взрывы, как гром.
– О! Что это? – и крикнув, позвал: – Янина! Янина!
– Вот коньяк, сеньор, – указала Янина, быстро зайдя.
– Что это за шум? Эти взрывы?
– Это длится уже несколько дней, сеньор. Не помните? Говорят, это вулкан. Небо стало красным и опять сыпется пепел, как прошлым вечером. Крыши и деревья стали уже белыми. Говорят, похоже на снег.
Ренато провел пальцами по подоконнику распахнутого окна, собирая тончайший густой и горячий пепел, который падал, и проговорил пренебрежительно:
– Снег? Ба! Горячий снег. Он почти горит, и трудно дышать. Поставь сюда бутылку и не возвращайся, пока не передашь бумаги, которые я жду. Ух! Какая же сделалась проклятая адская жара!