Хуан Дьявол
Шрифт:
Мягко она заставила подняться Монику в экипаж, и деликатным знаком снова указала следовать повозкам, ехавшим за ней.
15.
– Пусть опустят главную… бизань-мачту! Поворачивайте направо, очень мягко. Угорь… Так… Теперь поднять кливер, чтобы ждать погоды!
Первые лучи дневного света ворвались на голую мачту Люцифера, набитого до отказа, тяжело качавшегося на морских волнах. Рядом с ним, закрепленные канатами, делавшие ход корабля медленным и трудным, были три рыбных лихтера, теперь пустых, похожих на ореховые скорлупки на бушующих водах. Мрачный, как никогда, сурово нахмуривший брови, сжавший губы, Хуан Дьявол руководил тонким маневром, а затем обернулся
– Мы останемся здесь, хозяин? – спросил Колибри. – Не бросать якорь?
– Здесь слишком глубоко, чтобы кинуть якорь. Ты должен знать.
– Знаю, капитан. Вы не можете его кинуть, и поэтому будем ждать погоды. Сколько будем ждать, капитан?
– Пока не увидим, что произойдет с этим проклятым вулканом.
Почти наступил день. Над цветущей Антилией, отмеченной рукой трагической судьбы, появились первые вспышки дня 6 мая 1902 года. Город суетился в полдень большого праздника. Девять населенных деревень, расположенных у склона Мон Пеле, были полностью опустошены. Оттуда ушли богатые колонисты, хозяева плантаций и заводов с работниками и близкими. Это было нервное и возбужденное массовое бегство со всего северо-запада острова. Территория диаметром более тридцати километров была закрыта; предгорье ужасной горы вытеснило последних обитателей, оправданно встревоженных странными сигналами. Адский жар носился по земле, многочисленные реки впадали в море, но вместо воды туда шла зловонная грязь, невыносимый запах серы. Морские птицы покинули негостеприимный район; у высоких скал узкие пляжи были нагромождены миллионами мертвых и агонизирующих рыб, выброшенных морем. Город двадцати пяти тысяч жителей сегодня был переполнен более сорока тысячью людей, но паники не было, наоборот. Души людей успокоились, обитателей Сен-Пьера словно заразил беззаботный оптимизм. Болтовня, пьянство и смех в разгар праздника, нелепая уверенность все больше подтверждалась передаваемой из уст в уста последней новостью.
– Губернатор только что прибыл. Эти люди так сказали, сеньора, – объяснила Янина хозяйке. – Кажется, он вошел через заднюю дверь, потому что на площади много народу, и он обращается к народу с балкона дворца.
– Скажи, чтобы этот идиот Эстебан поторопил лошадей! – нажимала София Д`Отремон.
– Дело в том, что он не может проехать, сеньора. На улице много людей.
– Пусть даст звонок, пусть пройдет как угодно! Скажи, чтобы ехал по другой улице, пусть следует к дворцу, через черный вход. Мне откроют! Едем!
Наконец София Д`Отремон приехала на боковую улицу просторной и роскошной резиденции Генерала-Губернатора Мартиники, и опираясь на Янину, вышла из массивной кареты, которая с таким трудом добралась сюда. Было полно прохожих, толпа заполонила площадь перед балконом, где вещал лидер:
– Дети мои, мое присутствие в Сен-Пьере – лучшее доказательство, что все тревоги напрасны. Я приехал со своей семьей. Также меня сопровождали два человека науки, чьи показания только что обжаловали, и согласно их авторитетному мнению, Сен-Пьер не должен бояться Мон Пеле, как Неаполь не должен бояться Везувия. Наш старый вулкан рычит понемногу, но не кусает. Фейерверки и ручьи лавы, в конце концов, затухнут в море. Есть ли причина оставить самую цветущую французскую колонию на Антилиях? Рожденные у подножья Мон Пеле должны смеяться над этими тревожными глупостями, и я советую всем не переживать и смеяться, потому что я готов действовать,
Двухместная карета остановилась на той же улице, и Ренато Д`Отремон, который ей управлял, откинул поводья, подошел быстрым шагом к желанному черному входу, когда его мать появилась перед ним:
– Ренато!
– Мама! Что ты тут делаешь?
– Не думаешь, что ищу тебя? Провела ночь, умирая от беспокойства, отыскивая в каждом уголке города твои следы? Даже не думаешь, не так ли? Думаешь лишь об этом звере в своей злобной страсти.
– Пожалуйста, хватит!
– Ты ушел, оставив меня больной, уехал, не сказав ни слова.
– Я хотел избежать подобных сцен, мама. Со мной и так случилось много неприятного. Это нужно закончить, отрезать.
– Уже вижу. Ты избегаешь последствий безумия, но не отказываешься от собственного.
– Моя любовь к Монике не безумие, пусть для тебя это так, потому что Моника свободна, и я знаю, что она любит меня.
– Свободна…?
– Свободна, да. Вот бумаги, присланные из Епархии, с ними я буду требовать у губернатора дать необходимую поддержку, средства, которых мне не хватает, чтобы вырвать ее из рук этого человека.
– А Кампо Реаль? Твой Кампо Реаль?
– Я займусь Кампо Реаль в свое время. Эти же самые люди, которых губернатор предоставит в мое распоряжение, покончат с этой толпой так скоро, как Моника будет освобождена. Я сделаю это, мама, сделаю лично, потому что ты назвала меня трусом, но увидишь, как ты была несправедлива. И увидишь очень скоро!
– Минутку, Ренато. Губернатор дал тебе солдат?
– Еще нет, но мне не откажут. К несчастью, я еще не смог поговорить с ним. Мы разошлись. На пути по дороге к Карбе, я узнал, что губернатор возвращается в Сен-Пьер, а мои кони слишком устали, чтобы догнать его. Но вот я здесь, и возвращаюсь к нему с тем, что он просил: с законными правами. Идем со мной, мама.
– Конечно же я пойду. Но подожди… подожди. Ты же не прикажешь людям схватить Хуана Дьявола, правда? Только не это, сынок, не это.
– А почему нет? Ты всегда хотела, чтобы его раздавили. Знаешь кто там, рядом с губернатором? Кто собрал столько человеческих возможных сил, чтобы вытащить его на свободу?
– Я знаю, что Ноэль обеспокоен этим делом. Конечно, он должно быть, пытается достичь аудиенции.
– Я хорошо осведомлен. Мне сказали, что губернатор ждет Ноэля в кабинете. Но то, что он проявил инициативу, не слишком ему поможет.
– Вся твоя жизнь с тенью этого проклятого Хуана!
– Да, вся жизнь. Не представляешь, как же далеко все зашло! Но это последнее сражение, и я его выиграю, уже выиграл. Это моя победа, погашение всех ошибок, и никто не сможет отобрать это у меня! Идем, мама!
– Вы превратились в мою тень, Ноэль?
– Я превратился в вашу совесть, сеньор губернатор, и простите, что беру на себя свободу говорить открыто и ясно, как мы привыкли. Вошло в поговорку, что вы ненавидите жестокость и бесчеловечность. Вы правите на этом горячем острове спокойно и по-отечески. Ваше Превосходительство не совершает произвола по личной выгоде, но произвол могущественных лиц не имеет границ, учитывая, что Ваше Превосходительство ничего не делает, чтобы предотвратить его.
– Хватит! Если вы думаете, что буду слушать вас…
– Вы выслушаете, потому что Ваше Превосходительство имеет золотое сердце. И это тоже вошло в поговорку. И так как вы знаете, что я прав, к тому же я должен сказать вам нечто важное. Недовольство – это лучшее, чему вы верите; народная совесть пробудилась. Акт простой справедливости может спасти прошлые ошибки. У меня три тысячи подписей за жизнь Хуана Дьявола и рыбаков, что его сопровождают.
– Три тысячи подписей? Жизнь? Какая глупость, Ноэль? Они не приговорены к смерти.